Дом в Пасси

Худенькая старушка Зоя Андреевна с утра ушла — понесла сдавать разрисованные сумочки. Давно апрельское солнце стоит над переулком. Но Валентина Григорьевна еще в постели: долго сидела ночью над платьем к сроку. Солнце пустило золотой нож сквозь щель портьеры — он перемещался и дополз до светловолосой головы, полной «складов», «сборов», «годэ» [46]. Усталая голова не двинулась. По улице, куда глядело окно, медленно проходил с козами овернский пастух. На дудочке наигрывал простенький напев, точно и не в Париже находишься — в далекой деревенской стране. Этой дудочкой предлагал козье молоко, тут же выдаивая. Или кусочек овечьего сыра — сыр вез на двуколке.

Козы мирно постукивали копытцами. Мелодия переливала двумя-тремя нотами. Каштаны в саду распустились зеленью светлой — скоро зацветут: один белыми свечками, другой розовыми.

Валентина Григорьевна проспала дудочку — хоть и любила ее: «Безусловно пастушок хорошо играет, но у нас в Сапожке разве такое было стадо!». Она проснулась позже, когда золотой нож полз уже по стене. В комнате было тепло, надышано, слегка пахло духами.

На столе недоделанное платье, утюг, булавки, ножницы — все нехитрое вооружение портнихи. Понежившись, Валентина Григорьевна встала. Как всегда, накинула розовый халатик, довольно «миленький», вышла в столовую, где спала Зоя Андреевна. Столовая как столовая, и старушка, уходя, оправила свое сомье, на столе холодный кофе. Все как будто обычное — и вдруг сердце остановилось: левый угол — поток, ручей, с потолка струящийся. Уже озерцо на полу, обои холмисто вспузырились по пути новой реки. «Боже мой, наводнение!» Как была в розовом халатике, лишь придерживая бюст, выскочила на лестницу, кинулась наверх, в коридор одиночных комнат.

У Левы выходной день. Он пришил уже себе две пуговицы, разгладил брюки и занялся делом деликатным: разоблачил сомье, поставил стоймя и из насосика, заранее припасенного, стал опрыскивать флейтоксом. Лева аккуратен и хозяйствен. Одет прилично, «чистенько», из заработка откладывает, и мечтает купить кусок земли под Парижем. На сберегательной книжке у него тысяч десять.

Стук в дверь смутил его. Развороченное сомье, подозрительный запах…

Никак не улыбалось, чтобы застали за этим занятием. Быстро накинул пиджак, проскользнул в коридор: дверь за собою закрыл.

— Лев Николаевич, прямо ужас, к нам течет, короче говоря, как река сверху, наверно, кран забыли закрыть…

Из-под двери соседней комнаты выступила в коридор лужица, все увеличивающаяся.

— Это у проклятого китайца… ушел, мерзавец, забыл кран закрыть… То-то я слышу, журчит что-то рядом в комнате…

— Ведь нас там затопит…

— Не беспокойтесь, Валентина Григорьевна…

Лева в свое время воевал, наступал и отступал — вообще видал виды. Его худое лицо, с красивыми глазами, было довольно твердо и не нервно. Он ясно знал, где правая сторона, где левая, как сидеть у пулемета или за рулем.

— Консьержку, консьержку, — кричала Валентина Григорьевна.

Лева пробовал открыть своим ключом. Ключ не подходил. Внизу, на генераловой площадке, отворилась дверь.

— Что такое? — спросил генерал громко, недовольно. — В чем дело? Кто шумит?

Но Лева уже летел к нему.

— А-а… наводнение! Так, та-а-ак-с… Желаете попробовать моим ключом? Могу.

Лева оказался очень быстр в движениях. Но генерал тоже заинтересовался — медленно стал подыматься, в пиджачке своем, еще не бритый, с таким видом, как обер-полицмейстер прибывает на пожар. Вежливо, но «с достоинством» поздоровался с Валентиной Григорьевной.

— Короче говоря, как река у нас по стене…

— Да, уж эти домишки… Н-да, разумеется. А? Молодец поручик, поглядите, открыл.

Лева с сосредоточенным, почти злым лицом, точно врывался во вражеские окопы, вскочил в комнату соседа.

— Неприятельская позиция взята, — сказал генерал. — Трах-тарах-тах-тах, колоннами и массами. Хотя по законам республики и нельзя взламывать чужих дверей, но для русских орлов нет законов.

Лева быстро закрыл кран. Бедствие прекратилось. Началась идиллия. Валентина побежала к себе за тряпками, Лева пустил в ход свои. Хотя он и быстро открыл и закрыл дверь, генерал успел увидать водруженное ложе. Пахнуло флейтоксом.

— Осторожней с огнем, поручик, выведение клопов преопасная штука…

Лева сердито на него взглянул. Снизу подымалась разрумянившаяся, засучив рукава, с тряпками и шваброй Валентина Григорьевна.

Китайскую комнату быстро подтерли. Дверь опять заперли. Генерал поглядел, сделал два-три замечания. В виду успешного конца боя, отбыл к себе в штаб.

— Ну это прямо какое-то безобразие, — говорила Валентина Григорьевна. — И притом, надо еще у нас в квартире убрать… просто хоть на лодке плавай.

Лева вызвался помочь. Это естественно. Хотя виделись не часто — слишком завалены работой оба — все же некая дружески-кокетливая близость установилась. «Безусловно порядочный человек, почти красавчик, чистенько одет». — «Вполне приятная дама, очень… — тут Лева загадочно про себя улыбался. — И отличная хозяйка».