Дом, в котором живёт смерть

— Это больше чем теория, сэр. Он инсценировал все подробности нападения; он выдал кучу вранья, которое не могло бы обмануть и сущего младенца, не говоря уж о вас. Вчера днем я было начал приводить вам и мистеру Колдуэллу свои доказательства, а сегодня покончу с ними. Мои старания, без сомнения, повлекут за собой с вашей стороны попытку доказать, что никто чужой не мог войти в дом через боковую дверь, напасть на Дэйва и уйти из дома тем же путем.

— Частично так и есть.

— Ну и?..

Преисполнившись теперь уверенности, Гарри Минноч позволил себе быть снисходительным.

— Никто не входил и не выходил, мистер Бетьюн. Перед домом, как я показывал вам, сплошь лужи и грязь. И можете мне поверить, ни одна живая душа не могла бы подняться по этим ступеням, пересечь коридор, где нет ковра, в спальне нанести удар своей жертве и снова выйти — и все это без малейшего следа воды или грязи на полу. О'Баннион, который стоял неподалеку от двери, не слышал ни единого звука. И как мистер Дэйв объяснил все это? Человек с дубинкой был без обуви — это единственное, что он мог сказать. В Японии, может быть, и снимают обувь перед домом. Но в нашей стране не принято так поступать, сэр, и я сказал мистеру Дэвиду, что его история — откровенная ложь. Если мои доводы вас еще не убедили, я готов подкрепить их доказательствами на дубинке.

— Доказательствами на дубинке?

— Тут у меня имеются, — торжествуя, сказал полицейский, извлекая свой блокнот, — открытия, сделанные нашим дактилоскопистом, который исследовал дубинку, найденную на полу рядом с Дэйвом Хобартом.

— Да?

— На дубинке не было отпечатков пальцев, вообще не имелось никаких отпечатков. Только какие-то грязноватые пятна, словно дубинку держали в перчатках или потом вытерли. — Лейтенант Минноч потряс в воздухе своим блокнотом. — Вы были весьма саркастичны, когда я сказал, что дубинка может нам рассказать многое без слов. Вы назвали это каким-то парадоксом. Но это оказалось святой истиной!

Джилберт Бетьюн выпрямился на стуле.

— Один момент, Гарри. Значит, вы убеждены, что Дэйв, надев перчатки, для пущего правдоподобия ударил себя по голове? В таком случае, какая судьба постигла перчатки? Вы же знаете, что он потерял сознание. И если он пустил в ход дубинку…

— Он не пускал в ход дубинку, сэр. Никто ею не пользовался! Она была только частью мошенничества, чтобы ввести нас в заблуждение. Он держал ее наготове под пижамой или халатом и прикасался к ней только через ткань.

— И затем?

— В соответствующее время, — уверенно сообщил Минноч, — он крикнул, перевернул стол с посудой, отшвырнул дубинку и с размаху врезался головой в пол, чтобы обзавестись травмой. Нам никуда не деться от доказательств. Я утверждаю, что вот так он это сделал, и говорю, что мы разоблачили его!

В доме стояла тишина, поэтому, несмотря на закрытые двери между библиотекой и малой гостиной, они услышали, как издалека доносится телефонный звонок. Короткое время спустя стук в дверь библиотеки возвестил о появлении Катона, который сказал, что мистера Бетьюна просят к телефону.

Дядя Джил, откровенно ждавший этого звонка, торопливо вышел. Отсутствовал он недолго. После паузы в две или три минуты, в течение которых Джефф и лейтенант Минноч молча смотрели друг на друга, окружной прокурор вернулся. Дав Катону указание включить свет в кабинете, после чего покинуть его, он снова занял свое место за библиотечным столом.

— У вас довольный вид, мистер Бетьюн, — голосом обвинителя сказал лейтенант Минноч.

— Я в самом деле доволен, — признал дядя Джил. — Туман понемногу начинает рассеиваться.

— Если вы спросите меня, сэр, я скажу, что он полностью рассеялся! Я выстроил обвинение против Дэйва Хобарта! У вас есть к нему какие-то замечания?

— Конечно, у меня имеются замечания! — с энтузиазмом заверил его дядя Джил. — Вы более чем просто усердный офицер полиции, Гарри. Кроме того, вы еще и непризнанный поэт.

— Поэт?! — воскликнул лейтенант Минноч с таким видом, словно его обозвали погремушкой или слонопотамом.

— Именно это я и имел в виду. Та романтическая история, которую вы тут перед нами выложили…

— Романтическая? Ради святого Петра и всех угодников…

— Неподдельно романтическая. Одно из определений романа гласит, что это повествование в прозе или иногда в стихах со сценами, инцидентами и любовными историями, далекими от повседневной жизни. Что вы и создали, друг мой; ваша реконструкция отвечает всем этим определениям. Более того: если бы вы столь часто не уверяли меня в обратном, я бы заподозрил, что вы тайком почитываете детективные романы.

— Сэр…

— В историях с убийствами почти всегда встречается один и тот же ход: тот, на кого напали, но не убили, сам становится обвиняемым в убийстве, и выясняется, что рану он нанес себе сам, ибо она часть преступного замысла. Воображением вас Бог не обидел, вы и это тоже учли…

Лейтенант Минноч расправил плечи: