Дом у озера

Тео любил своих сестер, всех трех, но больше всего именно эту. Две другие улыбались, ворковали над ним, говорили, какой он сладкий малыш, но особо рассчитывать на них не приходилось. Дебора сразу спускала его на пол, если он от восторга вцеплялся в ее волосы или одежду, Элис могла смеяться и играть с ним в «ку-ку», а через минуту в ее глазах появлялось странное выражение, и она, словно забыв про Тео, вскакивала, сразу повзрослев, и без всяких объяснений начинала что-то строчить у себя в блокноте.

Зато эта сестра, Клемми, без устали щекотала Тео, строила ему рожицы и громко фыркала в его животик. Она носила Тео по разным интересным местам, крепко обхватив его за пояс теплыми худенькими руками, а когда, наконец, ставила его на землю, никогда не останавливала, как другие, если он находил что-нибудь занимательное. Она не говорила «нельзя», «опасно» или «нет», а когда приходила за ним с утра пораньше, вот как сегодня, то обязательно брала его с собой на кухню, где на решетках остывали теплые буханки хлеба, а в кладовке хранились банки густого клубничного варенья.

Тео схватил Щена и в предвкушении поднял ручки, извиваясь всем телом, как будто думал, что если очень постараться, то можно самостоятельно вылезти из кроватки. Он махал руками, радостно растопыривал пальчики, а старшая сестра улыбалась, ее глаза сияли, веснушки плясали. Она наклонилась (Тео знал, что так и будет!) и вытащила его из кроватки.

Она потащила его к двери, весело встряхивая, пока няня Бруен мирно храпела в подушку, и от восторга Тео раскинул руки и ноги звездочкой.

– Пошли, Пухлик, – сказала сестра, смачно целуя его в макушку, – посмотрим на самолеты.

Они стали спускаться по лестнице, Тео весело улыбался, глядя на красную ковровую дорожку, думая о теплом хлебе с маслом и вареньем, уточках на озере, сокровищах, которые он отыщет в грязи, о широко раскинутых руках сестры, когда та сделает вид, что летит вместе с ним. Не выпуская пальца изо рта, Тео рассмеялся тихим, булькающим смехом просто потому, что был счастлив и любим.

* * *

Элеонор слышала скрип ступеней, но сонный мозг не придал этому значения и вплел звук в занимательный сон, в котором Элеонор была распорядителем большого, суматошного цирка. Тигры там не хотели укрощаться, воздушные гимнасты все время оступались на трапециях, а обезьянка постоянно терялась. Когда Элеонор наконец проснулась, скрип уже превратился в смутное воспоминание, исчезнувшее в огромном мрачном пространстве вместе с остальными обрывками тревожных, переходящих одно в другое сновидений.

Наконец-то утро, свет, конкретность. После долгих месяцев подготовки наступил канун Иванова дня, но Элеонор не торопилась вылезать из кровати. Она проснулась затемно и долго лежала в душной комнате, не в силах справиться с теснящимися в мозгу мыслями. Каждая овца, которую она пыталась посчитать, превращалась в пункт из списка того, что предстояло сегодня сделать, и только под утро Элеонор провалилась в беспокойный сон.

Она потерла глаза, потянулась, затем взяла с тумбочки папины старые часы, служившие ей верой и правдой, и, прищурившись, взглянула на круглый циферблат. Еще нет семи, а уже так жарко! Элеонор вновь откинулась на подушки. В другой день она надела бы купальник и сбегала к озеру – окунуться до завтрака, пока все спят и не нужно изображать строгую мать семейства. Элеонор обожала купаться, ощущение шелковистой воды на коже, прозрачный свет на покрытой рябью поверхности, любила слушать, как меняется звук, когда погружаешься в воду с головой. В детстве у нее было любимое место на озере, самое глубокое, рядом с лодочным сараем, где по крутым берегам буйно разрослась вербена, наполняя воздух сладким ароматом с легкой примесью гнили. Вода там была замечательно холодная, Элеонор ныряла в нее и опускалась все ниже и ниже, пока не устраивалась, как в гнездышке, среди скользких камышей. Дни тогда были намного длиннее.

Элеонор вытянула руку в сторону, похлопала по простыне. Энтони рядом не было. Наверное, встал с утра пораньше и поднялся наверх, избегая суматохи, которая, как он знал по собственному опыту, в этот день неизбежна. До недавних пор Элеонор страшилась проснуться и обнаружить, что мужа нет рядом, ужасно волновалась, пока не находила его одного, но теперь это прошло. Она все уладила, можно не бояться.

За окном застрекотала газонокосилка, и у Элеонор вырвался вздох, который она, не давая себе отчета, сдерживала. Шум газонокосилки означает, что погода, слава богу, хорошая. Одной заботой меньше. Дождь стал бы настоящей катастрофой. Ночью гремел гром, он-то и разбудил Элеонор; она поспешила к окну и раздвинула шторы, с ужасом думая, что за стеклом уже все промокло. К счастью, гроза прошла стороной, ее сполохи мелькали вдали; небо не прошивали зигзаги молний, принеся с собой проливной дождь. Сад, залитый лунным светом, было погружен в таинственное безмолвие.