Дом у кладбища

– А я уезжаю… узнал только накануне ночью… правда, уезжаю. – Он помолчал, но юная леди не сочла нужным ответить и молча слушала. Собственно говоря, она была обижена и нисколько не собиралась интересоваться его судьбой. – И теперь, когда я покидаю этот мирок, – он бросил на деревушку, как показалось Лилиас, взгляд, полный сожаления, – мне бы очень хотелось, мисс Лили, если вы не будете возражать, внести ваше имя в свое завещание…

Она мило, беззаботно рассмеялась. Не слишком-то ласковый, но до чего же музыкальный смех!

– Полагаю, если вы, здешние жители, лишитесь удовольствия видеть Дика Деврё – временно или, быть может, навсегда, – ваши сердца не разорвутся от горя?

Цыган Деврё улыбнулся, его взгляд упал на собеседницу мягкой фиолетовой тенью; в нежных мелодичных звуках его голоса она на миг уловила странный, взволновавший ее упрек.

Однако маленькая Лили не склонна была смягчиться; если он, такой давний друг, готов был уехать не прощаясь, то пусть не думает, что ей это небезразлично.

– Наши сердца? Они останутся целехоньки, скорее всего; но это, разумеется, не относится ко мне, поскольку я дочь пастора, к старому Муру, цирюльнику, к наемному извозчику Пату Морану и к вашей толстой квартирохозяйке миссис Айронз; вы ведь были так добры ко всем нам.

– Да-да, – прервал ее Деврё, – я оставил Морану свой белый сюртук, шляпу и… дайте вспомнить… пару пряжек Муру, а стекло и фарфор – дражайшей миссис Айронз.

– Так у вас теперь нет ни шляпы, ни пряжек, ни сюртука, ни стекла, ни фарфора! Похоже, вы раздали почти все свое земное достояние и отрешились от мирской суеты.

– Да, почти все, но не совсем, – засмеялся он. – У меня еще осталось одно-единственное из моих сокровищ – моя бедная обезьяна. Это чудесный парень, объездил полмира, джентльмен с головы до пят; он был мне до сих пор верным товарищем. Как вы думаете, не согласится ли доктор Уолсингем из милости предоставить бедняге кров в Вязах?

Лилиас собиралась ответить шуткой, но тут же передумала. Ей показалось дерзким предположение Деврё, что ей захочется оставить у себя его любимца, и она ответила серьезно:

– Не могу сказать – не знаю; если бы вы захотели его повидать, то могли бы спросить сами; но думаю, вы просто шутите.

– О да! Я тоже так думаю, мадам; шучу или – правда, это не важно – сплю наяву, быть может. Это трубит наш рожок! – (Трепетные звуки парили в ласковом воздухе.) – Как далеко он уже; как сладко поют наши рожки; мне кажется, нигде в мире нет сладкозвучней. Да, сплю наяву. Я сказал, что у меня осталось только одно сокровище, – продолжал капитан с необычной для него неудержимой нежностью, – собирался молчать, но теперь скажу. Посмотрите-ка, мисс Лили, это розочка, которую вы утром оставили на клавикордах; я ее украл, она моя теперь, и Ричард Деврё скорее умрет, чем расстанется с нею.

Так, значит, он все же побывал в Вязах и она была к нему несправедлива.

– Да, сплю наяву, – проговорил капитан затем в своей обычной манере, – а пора бы уже пробудиться – и в путь.

– Так вы и в самом деле уезжаете?

Никто бы не догадался по голосу Лилиас, какое странное ощущение она сейчас испытывает.

– В самом деле, – отозвался Деврё своим обычным тоном. – За холмы, в далекий край; и уверен, вы первая пожелаете старому другу доброго пути.

– Желаю, конечно желаю.

– А теперь пожмем друг другу руки, мисс Лили, как в старые добрые времена.

Она протянула ему свою честную маленькую ручку, он обхватил ее своей жилистой, но изящной ладонью и стал рассматривать с сумрачной улыбкой, а Лилиас тоже улыбнулась и произнесла:

– Прощайте.

Она боялась, что он сейчас заговорит, а она не будет знать, как ответить.

– И все же, кажется, мне еще очень многое нужно сказать.

– А мне еще очень многое нужно прочитать; вот, посмотрите. – Она встряхнула развернутое письмо старой мисс Уордл и вложила в улыбку едва заметную долю комической досады.

– Очень многое, – согласился он.

– Еще раз прощайте.

– Прощайте, дорогая мисс Лили.