Дом у кладбища

Не подозревая о случившемся, я не предпринимал никаких мер предосторожности, мы с Дунканом прибыли поздно вечером и направились прямо в контору Гэмбла, которая и послужила мне убежищем. Я там сидел взаперти и выбрался только однажды: мне пришлось, по необходимости, побывать в Чейплизоде. Я вышел из кареты на повороте дороги у Нокмарунского пруда, в парке. Ночь была ужасная: разразилась метель, помните, когда у Черной скалы потерпел крушение бриг. Я должен был раздобыть кое-какие бумаги, нужные мне для использования против Мэри Дункан. У меня оставался ключ от застекленной двери, внутренний запор был сломан, и я без труда проник в дом. Служанки, однако, засиделись дольше обычного и заметили меня. Я наказал им молчать и благополучно вернулся вместе с бумагами. Рискнув показаться на улице еще раз, я был взят под стражу по обвинению в разбое. На подозрения судью навели слова служанки.

Все это время я находился в тюрьме. Дата моего ареста и дата освобождения приведены ниже.

На этом черновой набросок оканчивается, внизу страницы – полагаю, собственноручно – выведены инициалы «Ч. Н.».

Наттер вышел из кареты у Мельниц приблизительно в половине пятого. Он не стал проезжать через весь Чейплизод, а из осторожности, решив как следует осмотреться, приблизился к дому со стороны Нокмарунских парковых ворот. Бедная Салли, словно обезумевшая героиня в трагедии, с неистовым воплем: «О Чарли!» – обвила руками его шею и от радости лишилась чувств. Наттер не произнес ни слова, но на руках отнес «душечку» (как ее обычно называла Магнолия) на диван и, бережно прижимая ее к сердцу, сам вдруг бурно разрыдался. Салли быстро пришла в себя и, заключив дорогого Чарли в объятия, обрушила на него бессвязный поток нежностей и восторгов, привести которые здесь довольно затруднительно. Наттер молчал. Он со слезами на глазах нежно обнимал жену и, неловко улыбаясь, кусая нижнюю губу, вглядывался в милое растерянное лицо, источавшее невыразимую словами привязанность: в каждой знакомой черточке, в каждой морщинке изрезанного временем облика таилась безмерная, бесконечная любовь… В доме царил счастливый переполох: сияющие служанки весело суетились, делали книксены, щебетали приветствия. Праздничный ажиотаж поверг в изумление даже подвыпившего кучера, стоявшего в прихожей.

– О Чарли! Ты теперь будешь со мной, любимый. О, какое чудо – ты, ненаглядный мой Чарли, ты вернулся! Теперь мы никогда, никогда больше не разлучимся! – без конца приговаривала Салли.

В этот благословенный час им казалось, будто мрачная юдоль скорби осталась позади и им суждено жить вечно: не будет отныне ни горя, ни мук, ни прощаний. Разве не дозволяется смертным тешить себя подчас сладостными иллюзиями, обольщаться мимолетными видениями райского блаженства? Так высящиеся вдали горные пики манят истомленных путников предвкушением встречи за рекой, где любящие сольются в нерасторжимом объятии…

Новость не всегда сразу достигает того, для кого она в первую очередь предназначена. С раннего утра по Чейплизоду пронесся слух, будто Айронз, церковный клерк, сделал поразительные разоблачения касательно лорда Дьюнорана, обвиненного английским судом присяжных в убийстве. Если бы дотошные окрестные жители знали определенно, что Мервин приходится обесчещенному пэру родным сыном (они, разумеется, давно питали на этот счет кое-какие подозрения), если бы Мервин называл себя своим родовым именем – Мордонт, он узнал бы о случившемся получасом раньше, посетителю не пришлось бы сообщать ему то, что уже горячо обсуждалось на всех чейплизодских перекрестках. Мало кто вспоминал в эти минуты о кичливом юном джентльмене, который жил уединенно и аскетически-строго в Доме с Черепичной Крышей и если показывался на глаза жителям, то только в церкви на воскресной службе; отправляясь верхом на черном гунтере в Дублин, он неизменно избирал окольную дорогу через Инчикор.