Дом у кладбища

И он взошел по лестнице, оставив в холле белый сюртук и треуголку, и оказался в комнате, где при свете единственной фигурной свечи сидела у изголовья своего славного Барни бледная маленькая миссис Стерк, одетая в грязный муаровый сак; глаза ее были красны от долгого плача.

Со свечи из бараньего сала пора было снять нагар, но, когда в дверях появился и склонился в поклоне мистер Дейнджерфилд, свет ее заплясал, преломляясь на отполированных пряжках его башмаков, отражаясь от граненых стальных пуговиц и горя в серебряных очках, где приобретал фосфорный блеск; на мистере Дейнджерфилде был красновато-коричневый кафтан из разрезного бархата с розовой подкладкой, длинный атласный камзол с вышивкой, изящные кружевные манжеты и галстук, стройную ногу облегал глянцевый шелк; в своих сверкающих драгоценностях, пурпурных одеждах, тонком белье он напоминал богача, явившегося с визитом вежливости на чердак к Лазарю.

Когда бедная маленькая миссис Стерк узрела это великолепие, она почувствовала себя обязанной вдвойне; ее изумляла доброта этого белоголового ангела в разрезном бархате, кружевах и бриллиантах, который спустился из горних пределов в унылую и скромную комнату ее хворающего мужа.

– Доктор Диллон еще не прибыл, мадам? Что ж, уже как раз время; скоро он появится. Как дела у пациента? Ха! Как обычно. Однако? Нет, он немного изменился, не правда ли?

– Как изменился, сэр? – спросила миссис Стерк, глядя испуганно.

– Разве вы не видите? Но не пугайтесь. Вот-вот придет врач, которому я во всем доверяю.

– Я не вижу, сэр. Что это, мистер Дейнджерфилд? Прошу, что это, сэр?

– Э… ничего особенного, просто в прошлый раз у него был не такой вялый вид, и лицо побледнело и осунулось – так мне кажется. А вам?

– О нет, сэр… это плохое освещение… и ничего больше, поверьте, сэр. Сегодня днем, заверяю вас, мистер Дейнджерфилд, в три часа, когда светило солнце, мы все отметили, что он хорошо выглядит. «Никогда не видел, чтобы больной так быстро поправлялся», – сказали бы вы днем.

Она сняла нагар и поднесла свечу к суровому лицу Барни.

– Что ж, мадам, надеюсь, скоро мы так и скажем. Благословенная это будет картина… – да, мадам?.. – когда он сядет здесь в кровати – а я верю, что это произойдет сегодня же, – и заговорит… Да, мадам?

– О, мой драгоценный Барни! – И бедная маленькая женщина залилась слезами, а потом пошли восторги, слова надежды и благодарности, разные истории и молитвы.

Тем временем Дейнджерфилд, держа в ладони часы, пощупал пульс больного.

– А ведь он стал лучше, сэр… его пульс, сэр… этим утром он был много сильнее, чем вчера вечером… это было ровно в десять… вы не замечаете, сэр?

– Хм… что ж, надеюсь, мэм, вскоре мы заметим, что ему вообще стало лучше. А теперь, вы все приготовили, что нужно?.. У вас есть, конечно, хорошо проветренная простыня?

– Простыня?.. Я и не знала, что она понадобится.

– Ну нет, так не годится, моя дорогая мадам… Приезжает доктор, а у вас ничего не готово; и вы хорошо сделаете, если пошлете в офицерскую столовую за льдом. Сейчас пять минут десятого. Если вы обо всем этом позаботитесь, мадам, я посижу здесь и присмотрю за больным… И вот что, мадам: необходимо принять меры, чтобы о приезде доктора Диллона не прослышал Тул.

Когда я в первый раз знакомился с письмами, содержание которых легло в основу этих страниц, меня поразил своим неправдоподобием тот факт, что доктор Стерк так долго прожил в состоянии комы. При удобном случае я спросил об этом своего знакомого, весьма выдающегося хирурга, и он успокоил мои сомнения, описав в деталях один очень любопытный случай, о котором рассказывает в своих лекциях сэр Э. Купер (т. I, с. 172). Речь шла о моряке, которого насильно завербовали на один из кораблей его величества в начале Американской революции; упав с нок-реи, он был подобран в бессознательном состоянии и прожил так еще тринадцать месяцев и несколько дней!

Поговорив еще немного, миссис Стерк позвала одну из служанок, велела девочке присмотреть за порядком в детской и с озабоченным лицом бесшумно понеслась вниз, в кухню, а мистер Дейнджерфилд остался в спальне наедине со скованным чарами Стерком.

Секунд через десять мистер Дейнджерфилд резко вскочил и прислушался, потом тихонько подошел к порогу, вновь прислушался и осторожно закрыл дверь.

Затем мистер Дейнджерфилд переместился к окну. В ставне была круглая дыра, через нее он выглянул на улицу и, удовлетворенный, отошел.

В его руках был теперь белый носовой платок. Дейнджерфилд ловко сложил его несколько раз, пока не получился маленький прямоугольник; очки холодно сверкнули в сторону недвижного истукана и в сторону двери; наступила пауза.

– Что это? – быстро шепнул Дейнджерфилд и секунду или две слушал.

Это был всего лишь детский плач в соседней комнате. Плач смолк.