Дом у кладбища

Бедняки приходили к дверям и безыскусно высказывали скорбь – все они горевали от души… «Его преподобие был очень добр, но он и помыслить не мог, вы ведь понимаете». Да, это была правда: «ее все жалели». Когда следующим утром великолепная Магнолия выглянула из окна, глаза ее были красны, а жизнерадостный маленький доктор Тул говорил в клубе:

– Ах, сэр, второй такой не было… эта крошка была прирожденной леди… редкостная красавица… и лучше всех на свете. Город мог ею гордиться, с какой стороны ни посмотри, сэр.

И доктор громко заплакал, и старый майор О’Нейл, тихий и молчаливый офицер, всхлипывал потихоньку, опираясь локтем на каминную полку и глядя в огонь. И Тул сказал:

– Не знаю, как я буду теперь проходить мимо этого дома.

И многие чувствовали то же самое. Маленькой Лили там больше не было… Вязы преобразились… лишились света и благодати… это были теперь просто темные старые деревья.

Каждый искал возможность тем или иным способом выказать свое уважение и любовь доброму старому пастору. И, я уверен, он их понял, ибо почтительное и сердечное отношение говорит само за себя. Приглушенные расспросы у дверей, переданные потихоньку через слуг предложения чем-нибудь помочь и прочие подобные неумелые свидетельства горячей, хотя и бесплодной, симпатии звучат в годину бедствий как сладостная ангельская музыка.

В ту ночь в город прибыл – кто бы вы думали? – не кто иной, как честный простак Дэн Лофтус со всеми своими дорожными сундуками (или, по крайней мере, большей их частью), книгами и прочим мелким скарбом. Молва оказалась правдивой. Его юный питомец умер в Малаге от лихорадки, и Дик Деврё приблизился наконец на шаг, и немалый, к титулу. Итак, Дэн вернулся в свою старую мансарду. Путешествие не сделало его более искушенным в житейских делах. Он оставался все тем же нелепым и беспомощным дитятей. Он, правда, добавил к своему гардеробу несколько нарядных деталей – поскольку полагал, что, сопровождая отпрыска аристократического семейства, обязан быть одет соответствующе, – но от этого, вероятно, костюм его сделался еще гротескнее. Однако Дэну Лофтусу удалось добыть гору сведений из разряда тех, что так занимали его самого и доброго доктора Уолсингема. Он переписал немало старых эпитафий, перевел обширные извлечения из архивов и приобрел пять ирландских манускриптов, содержавших ценные сведения по тому разделу истории, который являлся предметом их с доктором увлекательных научных штудий. Была уже ночь, и визит в Вязы пришлось отложить, хотя Дэну и не терпелось распаковать сундук с рукописями и продемонстрировать добытые сокровища своему любимому старшему другу.

Когда Дэн Лофтус сидел в одиночестве за чашкой чая и книгой, его слуха достигли печальные новости из Вязов, и его воздушные замки зашатались. Утром, пока горожане еще спали, Дэн пересек мост и негромко постучал в знакомую дверь. Она открылась, Дэн обменялся рукопожатием с честным старым Джоном Трейси, и некоторое время оба тихонько плакали.

– Как его преподобие? – спросил наконец Лофтус.

– Он в кабинете, сэр. Слава богу, что вы пришли, сэр: наверняка он хочет вас видеть… я доложу ему.

Дэн вошел в гостиную. Он бросил взгляд на цветы во дворе, потом на клавикорды, на ореховый столик Лили, где лежала ее корзинка с рукоделием, наперсток, короткое коралловое ожерелье – любимая детская игрушка (Лили носила его, когда была совсем крошкой). Это было похоже на сон, и все вокруг, казалось, говорило: «Бедная малышка Лили!»

Вошел старый Джон со словами: «Сэр, хозяин будет рад вас видеть». И Дэн Лофтус очутился в кабинете, и они с добрым доктором обменялись долгим крепким рукопожатием.

– О Дэн… Дэн… она умерла… маленькая Лили.

– Вы увидитесь с ней снова, сэр… увидитесь.

– О Дэн, Дэн! Пока не прейдет небо, они не пробудятся, не встанут ото сна. День такой длинный – как мне терпеть все это время?

– Всемилостивый Бог вам поможет, сэр.

– Но почему же ни один ангел не сжалился и не испросил для нее еще хоть несколько лет? Я заслужил это… да, Дэн, я знаю… заслужил. И почему карающий удар обрушился на мою невинную голубку? Лучше бы от него пал я.

– Это не кара, сэр. Господь забрал ее любя… отец мой… из любви. Голос Спасителя призвал ее. – И честный Дэн, всхлипывая, повторил стих из Песни Песней, который особенно любила маленькая Лили: «Возлюбленный мой начал говорить мне: встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди!»

Старик, слушая, склонил свою скорбную голову.

– Никогда не видел ничего прекраснее, – сказал он немного спустя. – Мне кажется, Дэн, я мог бы смотреть на нее вечно. Не думаю, что я пристрастен, в самом деле, второго такого создания, как она, не… я ни разу не встречал.

– Чудо, настоящее чудо, – рыдал бедный Дэн.

Доктор взял его за руку и повел в комнату усопшей.

– Хотите взглянуть на нее, Дэн?

– Да… конечно, сэр.