Дом у кладбища

Когда Христиана поняла, что время ее настало и ей предстоит уйти первой из всех, она позвала к себе мистера Сама-доброта, своего советчика, и поделилась с ним этой вестью».

А маленькая Лили беседовала со своим мистером Сама-доброта и рассказ о матери восприняла как милую и серьезную притчу, которая осветила лежащий перед ней путь. И старый священник продолжал:

– Святой Иоанн повествует: «Дул сильный ветер, и море волновалось. Проплывши около двадцати пяти или тридцати стадий, они увидели Иисуса, идущего по морю и приближающегося к лодке, и испугались. Но Он сказал им: это Я, не бойтесь». То же происходит и с утлой ладьей плоти и духом, который в ней трепещет. Когда «становится темно», и море волнуется, и дует «сильный ветер», суденышко начинает швырять, и несчастная душа, им несомая, поддается страху; и, завидев туманную фигуру, люди принимают ее за ангела смерти, ступающего по пенным волнам, и издают крик ужаса, но слышится голос Спасителя, Властителя Жизни: «Это Я, не бойтесь», и верные ученики «принимают его в лодку», и тотчас лодка пристает к берегу, куда плыли, – да, к берегу, куда плыли. Но увы одиноким, оставшимся по ту сторону моря!

Однажды утром старая Салли, по обыкновению, принялась за мирный пересказ мелких деревенских новостей, надеясь развлечь свою юную госпожу, а может быть, и развеселить, и повела речь так:

– А тот буйный молодой джентльмен, капитан Деврё, обратился, говорят, к Богу; миссис Айронз рассказывала мне, что он вечером просит принести себе Библию, не играет в карты, не ужинает в «Фениксе», с плохими людьми не водится, в Дублин не ездит, зато бывает в церкви; миссис Айронз не знает, что и думать.

Маленькая Лили ничего не говорила и не поднимала головы; она молча рассматривала небольшой медальон, лежавший на столе, и трогала его кончиком пальца. Казалось, она не прислушивается к рассказу старой Салли, но, когда он подошел к концу, Лили продолжала сидеть тихо, как ребенок, который ждет, что музыка опять заиграет.

Сойдя вниз, Лили поставила свой стул у окна, откуда были видны подснежники и крокусы.

– Наконец пришла весна, Салли, душечка, и я чувствую себя лучше. – Лили улыбнулась через окошко цветам, и – так я себе представляю, – осиянные этим чудесным светом, они раскрылись.

И она все время повторяла, что чувствует себя «лучше… крепче», и велела старой Салли сесть рядом, говорила с ней и улыбалась так счастливо и принялась за свои прежние шутки и маленькие проказы. Когда под вечер вернулся старый пастор, его ждал такой же ласковый прием, как в былые времена; правда, Лили не могла, заслышав его шаги, подбежать к двери, но на ее нежных щеках расцвел восхитительный румянец, и она спела своим чистым, глубоким голосом, который так нравился отцу, строфу из его любимой песенки – всего одну, потому что быстро утомилась. Спустя долгое время этот голос и эта песенка все еще звучали в его ушах, когда он предавался одиноким размышлениям и подолгу сидел молча в сумерках, воскрешая в памяти эту лебединую песню.

– Видишь, твоя маленькая Лили выздоравливает. Мне стало лучше.

Ее глаза лучились ребяческой радостью; сердце его затрепетало – и поверило.

– Дорогая моя малышка Лили! – И он замолк, заливаясь слезами восторга. Он не переставал улыбаться, и плакать, и тихо смеяться, словно пробудился от сна, в котором терял свое сокровище, и обнаружил, что оно рядом, в безопасности. – Если бы с моей маленькой Лили что-нибудь случилось, я, бедный старик… – Он не договорил и, помолчав, произнес весело: – Я знал, что весна ей поможет. Я знал, и так оно и случилось; мое солнышко, сокровище мое, маленькая Лили.

И он благословил ее, и поцеловал, и благословил снова от всей своей пламенной души, возложив свою старую руку на прекрасную юную головку дочери, а когда Лили, сопровождаемая ласковой старушкой Салли, поднялась наверх почивать и раздался стук затворяемой двери, священник тоже закрыл дверь своей спальни и преклонил колена; сложив руки и проливая слезы благодарности, он вознес хвалу перед престолом Всевышнего.

Подобные преждевременные излияния благодарности за счастье не реальное, а воображаемое не пропадают все же втуне. Ибо не могут быть тщетными молитвы преславному и пречудному Творцу, который не отвергает стремящихся к Нему и на любовь ответствует нежностью воистину отеческой; Он радуется, когда Его создания видят Его привязанность и заботу; Он знает, из какого материала мы сделаны, и помнит, что мы состоим из праха и Он наш благой Творец. И поэтому, друг, пусть ты пугаешься тени, но молитва твоя – не пустая трата слов, пусть ты наслаждаешься химерой, но благодарность твоя не бессмысленна. Все это – излияния веры, которые достигнут Небес и – о чудо любви и сострадания! – зачтутся тебе как свидетельства праведности.