Дом тишины

Он рассказывал о своем путешествии по Восточной Анатолии: городок Акхисар, городок Мармара, потом еще одна деревенька, горячие минеральные источники в ней. От этой воды человек сиял, как намасленный, а если ее пить сорок дней, то проходила проказа. Потом я прочитал, как он приказал отремонтировать и вычистить бассейн для себя и как с удовольствием поплавал в нем. Я перечитал этот эпизод с бассейном и позавидовал безвинному и безгрешному удовольствию Эвлии, мне захотелось оказаться на его месте. На одной из колонн бассейна он приказал написать дату ремонта. А потом уехал на лошади в Гедиз.[65] Все это он написал без смущения, спокойно и ровно, что вызывало доверие, с опрометчивой радостью барабанщика. Закрыв книгу, я подумал, как ему это удалось, как он смог совместить то, что он делал, с тем, что он записал, как сумел посмотреть на себя со стороны, словно на другого человека. Если бы я попытался сделать то же самое, например, рассказать что-то другу в письме, я бы не смог рассказать так чисто и так радостно. Я бы поместил себя в самую гущу событий; мой заблудший и грешный разум пытался бы скрыть наготу событий. Я бы спутал то, что хотел бы сделать, с уже сделанным, суждения с реальностью и страдал бы и унижался, пресмыкаясь по поверхности, не умея установить ту прямую и истинную связь с предметами, которую установил Эвлия.

Я перечитал еще раз — о городе Тургутлу городе Ниф и Уладжаклы, там был совершенно другой мир: «Установив нашу палатку на берегу одной реки — источника жизни, мы купили у пастухов жирного ягненка, дерзко и смело приготовили шашлык и съели». Наслаждение и удовольствие было настолько же безгрешным, как и весь мир. Мир был реальным, в нем можно было жить, а описывать его можно было либо спокойно, либо с воодушевлением, либо с радостной грустью. Мир не нужно было критиковать, в нем нужно было горячиться и злиться из-за страсти к переменам и стяжательству.

Внезапно мне показалось, что Эвлия хитрит, Дабы обвести своего читателя вокруг пальца. Может быть, он тоже был, как я, но зато умел хорошо писать — умел сочинять небылицы. Может быть, он смотрел на все эти деревья и птиц, дома и стены, как я, но обманывал меня искусным рассказом. Но в этом я не смог себя убедить и, почитав еще некоторое время, решил, что все это не ловкое сочинительство, а искренне и осознанно написанные строки. Эвлия видел мир, деревья, дома, людей совсем не так, как я, его сознание отличалось от моего. Мне стало интересно — как у Эвлии появилось такое сознание. Иногда, когда я слишком сильно напиваюсь, начинаю вспоминать жену, и мне становится очень грустно, я взываю от безысходности к одному из снов, который мне так и не удалось забыть. С той же безысходностью, будто взывая к этому сну, я спросил себя: неужели я не могу быть таким, как Эвлия, неужели я не могу уподобить свой разум, свои мысли — его разуму, неужели я не могу так же просто, как он, описать мир от начала до конца?

Я закрыл книгу и отбросил ее в сторону. Стал воодушевлять себя, говорить себе: у тебя получится, ты можешь хотя бы попытаться с верой посвятить этому жизнь. Я начну описание мира и истории, как он, с того места, где мир и история впервые возникли передо мной. Я тоже расположу факты по порядку, как он, когда написал, у кого в Манисе какой доходностью хасс, сколько зеаметов, сколько тимаров[66] и сколько солдат. Эти факты ждут меня в архиве. Я тоже буду переносить их на бумагу, так же спокойно, как Эвлия, когда рассказывает о зданиях, обычаях и привычках. Я, как и он, никогда не буду высказывать в текстах никаких суждений. А иногда буду добавлять детали того или иного факта, как Эвлия, который внезапно упоминал, что какая-нибудь мечеть покрыта черепицей или свинцом. Так моя история получится не чем иным, как бесконечным перечислением фактов, подобно «Путешествию» Эвлии Челеби. Я буду знать это и поэтому иногда буду совершать остановку, как и он, но, вспомнив, что в мире есть что-то еще, снова буду писать в центре бумажного листа

РАССКАЗ

и таким образом дам читателю понять, что мои факты очищены от приятных и забавных фантазий, появлявшихся в текстах из-за человеческих эмоций и страстей. Однажды читатель прочтет мои страницы, написать которые будет гораздо тяжелее, нежели 6000 страниц Эвлии Челеби, и увидит там туманную глыбу чистой, неприкрытой ничем истории. Все будет выглядеть на бумаге настоящим, как у Эвлии, точно дерево, птица или камень, и читатель почувствует, что за этим фактом следует другой, такой же настоящий. И тогда я избавлюсь от странных червей истории, что, казалось, извивались у меня в голове. В тот день освобождения я, может быть, пойду на пляж. И мое удовольствие от моря будет таким же искренним и безгрешным, как и удовольствие Эвлии от бассейна… Так я лежал и думал, но внезапно мои мысли прервал наглый автомобильный гудок. Этот отвратительный, пронзительный современный звук, который разорвал мечты, стер мгновения. Он сразу вывел меня из себя.