Дом тишины

Посмотрим, что будет потом, думал я, но ничего не случилось. Гонку выиграли мы, а потом свернули на Суадие[45] и выехали на Багдадский проспект. Я очень люблю эту улицу за то, что она откровенно выставляет напоказ свою фальшь и не скрывает своей омерзительности. Эта улица словно бы хочет сказать, что жизнь — не что иное, как постоянное двуличие. Она будто хочет показать, что все, что нас окружает, — фальшивое! Отвратительный искусственный мрамор жилых домов! Мерзкие пластмассовые рекламные стенды! Гадкие люстры на потолках! Кондитерские в пошлых огнях! Я люблю всю эту не скрывающую себя мерзость. Я тоже — ненастоящий, все мы ненастоящие, вот здорово! Я не смотрел на девушек на улице, потому что боялся, что, если какая-нибудь покажется мне красивой, мне станет грустно. Если бы у меня был «мерседес», я бы непременно подцепил на улице одну из этих девчонок. Я люблю тебя, Джейлян, и жизнь иногда тоже люблю! Мы припарковали машины и пошли на дискотеку. На входе не написано, что это дискотека, написано — клуб, но любой, кто выложит двести пятьдесят лир, может войти.

Пел Демис Руссос, и мы с Джейлян танцевали, но почти не разговаривали, и у меня ничего не вышло! Было видно, что ей было скучно, она выглядела очень задумчивой и печальной и смотрела невидящим взглядом куда-то вдаль так, будто думала не обо мне, а о ком-то другом. И тогда мне почему-то стало жаль ее, и я подумал, что буду очень сильно любить ее.

— О чем ты думаешь? — спросил я.

— Что? Я? Да так, ни о чем!

Мы еще немного потанцевали. Между нами была некая недосказанность, которую нам надо было скрывать друг от друга, и мы словно бы хотели скрыть ее своими объятиями. Но я чувствовал, что все эти мысли — неправильные. Вскоре музыка, которая, пытаясь быть печальной, была лишь плаксивой, закончилась, заиграла быстрая, и площадка заполнилась веселой танцующей толпой, жаждущей развлечений. Джейлян осталась там, а я сел и, наблюдая за людьми на танцполе, освещенными разноцветными огнями, думал: «Они так смешно трясутся, поджав коленки, и крутят головами, как курицы! Вот лопухи! Я бы мог поклясться, что они делают все это не потому, что им нравится, а потому, что так делают все! Интересно, они хоть понимают, что танцуют? Ведь их странные движения выглядят еще забавнее без музыки!» Когда я танцую, я с грустью думаю о том, что в данный момент занимаюсь ерундой, и успокаиваю себя тем, что, к сожалению, приходится проделывать все эти странные движения, чтобы понравиться этой девушке. И еще думаю, что я, кажется, становлюсь как эти дурни, но это не так, потому что в результате мне удается и быть как все, и оставаться самим собой, а ведь это редко кому удается! Я рад! Через некоторое время я тоже пошел танцевать этот идиотский танец, чтобы никто потом не сказал, что я, сидя здесь в одиночестве, изображаю задумчивого, умного юношу.

Но долго потеть мне не пришлось. Вскоре танец закончился, и мы сели, и все опять начали болтать — «…очень жарко, очень много народу, мне очень скучно, мне очень весело, очень хорошо, очень плохо…», — но так как шумела музыка, разговор им быстро надоел. Они не сразу понимают, что болтают и смеются без причины. Потом они решили, что здесь нет ничего хорошего, все, скучно, поехали отсюда, все, поехали куда-нибудь!

Мы встали. Фикрет за всех заплатил. Мы с Ве-датом сделали вид, что хотим поделиться или добавить за себя из своих денег, но, как мы и ожда-ли, Фикрет не позволил нам даже заговорить о деньгах. Тут я заметил, что все стучат в стекло «БМВ» Тургая и смеются, и подошел посмотреть: Туран и Хюлья уснули в обнимку на заднем сиденье! Зейнеб восхищенно и весело расхохоталась, словно была сама влюблена и сильно переживала.

— Так они вообще не выходили из машины! — сообщила она затем.

Я подумал, что уже в мои годы девушка с парнем спят, обнявшись, как настоящие влюбленные.

Мы сели по машинам и уехали. Перед выездом на анкарское шоссе машина Тургая остановилась на перекрестке перед продавцом арбузов. Тургай вышел и заговорил о чем-то с продавцом в свете газовой лампы. Продавец, обернувшись, осмотрел остальные машины. Потом Тургай подошел и сказал Фикрету через открытое окно машины:

— Не дает, нет, говорит.

— Сами виноваты, — сказал Фикрет. — Такой толпой приехали.

— Что, нет, что ли? — спросила Гюльнур. — И что теперь делать?

— Если вы согласны на выпивку, то купим где-нибудь.

— Нет, пить я не хочу. Поехали куда-нибудь в аптеку.

— Что ты собираешься покупать в аптеке?

— А что другие говорят? — спросил Фикрет.

Тургай пошел к машине. Вскоре вернулся: «Говорят, давайте выпивку купим. — И, уже уходя, добавил: — Мы с тобой еще никого не столкнули на обочину!

— Понял! — сказал Фикрет.

Мы выехали на дорогу. Не доезжая до Мальтепе,[46] они облюбовали какой-то автомобиль с немецким номером и просевшим багажником, загруженный сверху чемоданами.

— Еще и «мерседес»! — хохотнул Фикрет. — Погнали, парни!