Дом свиданий

— Ты можешь лечь, а мы с господином Путилиным выпьем по рюмке коньяку. Не возражаете?

— С удовольствием.

Нейгардты жили в одном подъезде с Зеленским, на втором этаже.

— Вы не знаете главного, — поднимаясь по лестнице, говорил барон, счастливый, видимо, своим приобретением. — Ведь это всего лишь позолоченное серебро! Представляете? Казалось бы, грош цена в базарный день. Но вся прелесть в том, что медальончик-то исторический, отчеканен по личному секретному распоряжению Екатерины Великой.

— По секретному? — заинтересовался Иван Дмитриевич.

— Выпьем коньячку, я вам все объясню.

— А откуда вам известен этот царский секрет?

— Ювелир сказал, у которого мы купили. Да вы, наверное, знаете его лавку. Неподалеку от Спасской части.

— Лавка Зильбермана?

— Она самая.

Вошли в квартиру. Баронесса тотчас удалилась к себе, сопровождаемая лебезящей горничной. Та прямо на ходу начала что-то на ней отстегивать и развязывать, и Нейгардт поспешно повел гостя на мужскую половину дома. Появился обещанный коньяк, две рюмки.

— Так вот, — сказал он, — такие медальончики императрица дарила своим любовникам… Ваше здоровье!

— Ваше…

— Быть может, его носил на груди сам Потемкин. Или один из братьев Орловых.

— Удивительно, просто удивительно. Это вам тоже Зильберман рассказал?

— Да, он ведь не только ювелир, но и антиквар. И он честно предупредил нас с баронессой, что это позолоченное серебро, не более того. Я полагаю, императрица нарочно выбрала такой непритязательный материал. Золото и бриллианты нужны тому, чье могущество не бесспорно.

— На медальоне, кажется, изображено созвездие Большой Медведицы…

— Как это вы различили в темноте?

— И надпись я успел прочесть. ЗНАК СЕМИ ЗВЕЗД ОТКРОЕТ ВРАТА. Что она означает? — спросил Иван Дмитриевич, не сумев скрыть волнения и чувствуя, что выдал себя голосом.

Но барон, похоже, не обратил внимания.

— Вы ухватили самую суть, — засмеялся он. — Сразу видать, что сыщик. Загадочная надпись, да? Зильберман не мог объяснить ее смысл, но в конце концов я своим умом дошел. Вспомните, кого европейцы называют русским медведем?

— Нашего государя, что не делает им чести.

— Верно. А медведица… словом, понятно. Что большая, тоже понятно. Ведь Екатерина-то — Великая! То есть любовь императрицы открывает все врата. Все! Стоит лишь предъявить привратникам пропуск… Еще по рюмочке?

— Нет, благодарю. Мне пора.

— Для меня лично ценность старинной вещи определяется тем, принадлежала она в прошлом какому-нибудь великому человеку или нет, — продолжал говорить Нейгардт, уже стоя на лестничной площадке. — Баронесса, к счастью, думает так же. Я обещал сделать ей подарок, и у Зильбермана она могла выбрать любую побрякушку в сто раз дороже, но выбрала этот медальон. У нас, между прочим, собралась дома недурная коллекция таких раритетов. И очень возможно, господин Путилин, что ваша, например, трубка в будущем будет стоить немалых денег. Вы, несмотря на молодость, человек почти легендарный.

— Вы мне льстите.

— Ничуть. Я думаю, с годами ваша слава будет возрастать, и готов рискнуть некоторой суммой. Надеюсь впоследствии получить проценты с нее… Не продадите мне вашу трубку?

— Мою трубку?

— Или жетон полицейского агента.

— Ловлю вас на слове, — оправившись от изумления, сказал Иван Дмитриевич. — Я аккурат за квартиру задолжал. Прямо сейчас купите?

Внезапно лицо Нейгардта отяжелело, приветливая улыбка растворилась в волчьем оскале хищника, радостно сбросившего с себя осточертевшую овечью шкуру.

— Господин Путилин, сделка состоится не раньше, чем вы сдадите в архив дело о смерти Якова Семеновича. Вдова ясно вам сказала: он сам принял яд. Кончайте с этим поскорее, и станем торговаться.

— Так трубка или жетон?

— Мне безразлично. Любая из этих вещей будет украшением моей коллекции. Даю двадцать пять рублей. Устраивает вас?

— Сто.

— Пятьдесят. Это мое последнее слово, — жестко заключил Нейгардт и, не прощаясь, закрыл дверь.

На этот раз тротуар перед домом был окончательно пуст. Зайцев, очевидно, дождался-таки своих курочек. Иван Дмитриевич поднялся к себе на третий этаж, послушал под дверью. Тишина. Он прокрался по коридору, заглянул в спальню. Жена, конечно же, не спала, растравляя себя застарелыми обидами, но притворялась, что спит. Он, дескать, до того ее довел, что стала бесчувственной: его нет, а она спит себе.

Иван Дмитриевич стоял, раздумывая, как быть: то ли притвориться, будто верит ей, то ли показать, что не верит. Как-то плохо соображалось, что в данный момент для нее приятнее.