Дом свиданий

Она больше не чувствовала себя здесь одинокой, никому не нужной и не интересной. Теперь она были при деле: по личной просьбе вдовы собирала заблудших гостей к поминальному столу. Поручение, видимо, казалось ей очень ответственным. Лицо у нее было серьезное, как у гимназистки первого класса, которой учитель доверил перед уроком вытереть доску.

— Шляешься где-то, совести у тебя нет, — сказала жена. — Вдова ждет, неловко. Иди садись, а я еще пройду по комнатам.

Когда Иван Дмитриевич вошел в столовую, гости только начинали рассаживаться. Он пристроился поближе к двери, возле Гнеточкиных. Кроме соседей и семьи Куколева-старшего, здесь были приказчики из куколевской конторы, сестра Шарлотты Генриховны с мужем, какие-то старички и старушки, трое приятелей покойного— все, как шепнула Нина Александровна, холостяки. Гречневая кутья мрачно серела на блюде. Рядом с вдовой стоял пустой стул, на столе — рюмка, тарелка, прибор для Якова Семеновича.

Гнеточкин ерзал на стуле, пытаясь заглянуть себе через плечо.

— Проверяю, — объяснил он, — есть ли тень. На поминках, у кого тени не будет, сам скоро помрет.

Тень была.

— Вот и ладно, — успокоился Гнеточкин, — а то еще гроб не по мерке сколотили, я вам говорил.

Иван Дмитриевич незаметно показал ему вынутый из кармана жетончик:

— Вещица вам знакома?

Гнеточкин даже не поглядел как следует, сразу заявил, что нет. Нет, и все дела. Никаких вопросов, хотя всякий на его месте поинтересовался бы, откуда, почему, какое к нему имеет отношение.

— Расползлись, как тараканы, — сказала жена, деловито присаживаясь рядом. — Прямо хоть в барабан бей, а то не соберешь.

— Устала? — посочувствовал Иван Дмитриевич.

Она уверенно, как свой человек в доме, стала накладывать ему кутью на тарелку.

Гнеточкины о чем-то взволнованно шептались. Иван Дмитриевич прислушался. Речь шла о том, что уже поздно, а утром с Джончиком гуляли рано, и нужно сказать Дарье, чтобы вывела пуделя: ей все нужно говорить, сама ни в жизнь не догадается.

— Как я пойду? — терзался Гнеточкин. — Сейчас неудобно выходить из-за стола.

— Если ты не пойдешь, пойду я, — напирала его супруга.

— Маша, я прошу тебя! Неприлично…

— Что для тебя важнее: приличия или что Джончик страдает?

— Хорошо, хорошо, но не сейчас. Чуть позже.

— И скажи Дарье гулять не меньше часа.

— Тсс-с!

Поднялась Нина Александровна с рюмкой в руке.

— Спасибо вам, гости дорогие, что пришли разделить наше горе и помянуть нашего Якова Семеновича, пусть земля ему будет пухом…

Выпили молча, не чокаясь. Некоторое время царила тишина, лишь ложки деликатно скребли по тарелочкам с кутьей. Вскоре, однако, то тут, то там начали всплескивать разговоры, через четверть часа ровный застольный гул наполнил комнату. Гнеточкин украдкой выскользнул из-за стола и спустя пять минут вернулся. Тогда Иван Дмитриевич, страдальчески морщась, шепнул жене:

— Что-то живот схватило. Схожу домой, заодно Ванечку проведаю.

Вставая, он поймал на себе несколько заинтересованных взглядов. Кое-кто за этим столом следил за ним неотступно. Две-три пары глаз и ушей ловили каждое его движение, каждое сказанное им слово.

Он вышел на лестницу. Мимо, натягивая поводок и волоча за собой Дарью, пронесся Джончик. Хлопнула дверь подъезда. Иван Дмитриевич поднялся на третий этаж, но позвонил не к себе, а к Гнеточкиным. Никто, как и предполагалось, не открыл. Он достал из кармана свой чехольчик, двенадцать фомкиных тезок со звоном выпорхнули из кожаного гнезда. Вожак летел впереди, хищно поблескивая стальным клювом. Иван Дмитриевич запустил его в замочную скважину, нажал, повернул, вошел, бесшумно прикрыв за собой дверь.

Гнеточкин был гравер Академии художеств, но работал и на дому. Его домашняя мастерская напоминала кабинет доктора Фауста, разве что череп на столе отсутствовал. Зато на полках стояли алхимические реторты, скляночки с разноцветными жидкостями, лежали разной формы резцы, похожие на инструменты для пыток, медные доски и просто слитки меди, приготовленные, казалось, для того, чтобы переплавить их в золото на колдовском тигле, чье подобие также имелось в этой комнате. В центре ее возвышался гравировальный станок, рядом блестела собачья плошка.

На столе аккуратно стопой громоздились папки с листами готовых оттисков. Иван Дмитриевич взял верхнюю, развязал тесемки. Посмотрел один лист, второй, пятый, десятый. Все было гравировано с картин, изображавших самые причудливые развалины. Полный набор, на любой вкус. Руины рыцарских замков и языческих капищ Греции и Рима, зияющие проломами крепостные стены, рухнувшие в воду мосты, опенышки триумфальных арок, полуразвалившиеся чайные павильоны и садовые беседки, а то и вовсе только замшелые камни или одинокая, перевитая плющом колонна. Причем на каждой гравюре где-нибудь сбоку обязательно имелась горсточка человечьих костей и череп.