— Ушли, — повторила горничная, невинно лупая глазками. Тут наконец хозяин сообразил, кто в его отсутствие сыграл постояльцам тревогу.
— Ах ты, курва! — страшным шепотом сказал он, подступая к изменнице. — Или я тебе мало плачу? То-то, смотрю, у тебя третья титька выросла. Чего ты туда насовала? Деньги? За сигнал взяла, курва?
— Не подходите ко мне, — спокойно отвечала горничная. — Эта титька не про вас. Те две, пожалуйста, щупайте на здоровье, а эту не трожьте.
— Змея! Сей момент рассчитаю!
— Вы рассчитайте сперва, что я в полиции про вас рассказать могу. Потом уж рассчитывайте.
Иван Дмитриевич тронул Гайпеля за локоть:
— Пойдем. Пусть их.
Итак, «Аркадия» была пуста. Один Иванов лежал мертвый, остальные трое, Энский и Энэнский, упрежденные коварной Натальей, исчезли вместе со своими дамами, растаяли в утренней синеве, растворились в толпе на улицах великого города. Призраки с деревянными фамилиями, с безымянными возлюбленными, где их теперь найдешь! Можно было, разумеется, разыскать таможенника Петрова и грузинского князя на пензенском престоле, но стоит ли? Сердце подсказывало, что это ложный путь.
— Панчулидзева с Петровым — долой, — сказал Иван Дмитриевич, — остаются пятеро. С кем-то из них эта дамочка сюда и пришла. Назначила свидание Куколеву, а пришла с другим.
— У меня была такая мысль, — вставил Гайпель, который жадно ловил всякий случай показать, что его не напрасно взяли в помощники. — Нет, думаю, что-то здесь не то, должен у нее быть сообщник.
— По крайней мере, с шапкой-невидимкой мы, кажется, разобрались.
— Честное слово, — не унимался Гайпель, — я сам понял, что, кроме женщины, тут замешан и мужчина! Увидел этот медальончик и понял, но не решался высказать свое мнение из страха, что оно не совпадет с вашим. Вы все-таки сильно подавляете меня своим авторитетом. Я помалкивал, как мне было велено, тем не менее мысль продолжала работать. Я рассуждал следующим образом: вот нашли мы этот медальон…
— Мы нашли?
— Ну вы, вы. Неважно. Важно, откуда он там взялся? Кому принадлежал? Убийце или жертве? Если убийце, то был им потерян или нарочно оставлен около трупа? Если оставлен, то для кого? Для нас с вами или для кого-то, кто побывал там раньше нас? И с какой целью он там был оставлен? Если же, напротив, медальон принадлежал жертве, то знал про него убийца или не знал? Заметил его на кровати и оставил там лежать или попросту не заметил? Если заметил и оставил, то опять же…
— Да не стрекочи ты! — взмолился Иван Дмитриевич.
— Не успеваете следить за моими рассуждениями? — обрадовался Гайпель. — В общем, вопрос тут возникает за вопросом, и ответа на них у меня пока нет.
— Здрасьте! Чего тогда мне голову морочишь?
— Но в любом случае, судя по медальону, или Куколев, или его убийца, или, что вероятнее всего, оба они связаны с вольными каменщиками. Подобные знаки характерны для масонов, а женщин, как известно, в масонские ложи не принимают. Значит, за спиной отравительницы стоял какой-то мужчина.
— Ладно, — кивнул Иван Дмитриевич, — продолжай делать то, что я тебе велел.
— Что именно?
— Зря не квакать.
Они уже сошли на первый этаж. Здесь квартальный надзиратель Будягин, развалясь на диване, кушал чай со сливками и объяснял швейцару, как отличить настоящую десятирублевую ассигнацию от фальшивой, которую вчера подсунул очередной Иванов.
— Чаи гоняешь, а я тут по твоей милости до вечера, что ли, сидеть должен? — напустился на него Иван Дмитриевич. — Протокол кто за тебя писать будет? Дядя?
— Я думал, вы заодно и напишете, — невозмутимо отвечал Будягин, откусывая от дармового кренделя.
— Это ты мне говоришь?
— Тебе, Ваня.
— Ты? Мне?
— Чего ты так разнервничался? Вы там все осмотрели, остается только записать. Зачем я-то туда пойду? Пускай твой помощник напишет, он человек грамотный, а мы с тобой после сочтемся.
— Н-нет, — отчеканил Иван Дмитриевич, — мы за тебя твою работу делать не намерены. У нас своей — во!
Сафронов отложил карандаш, потянулся, распрямляя затекшую спину, и сказал:
— По нынешним временам эта ваша «Аркадия» не пользовалась бы популярностью у чистой публики. Теперь на такого рода удобства смотрят с иной точки зрения.
— И с какой же? — полюбопытствовал Иван Дмитриевич.