Дом сестер

— А ты — нет? В течение нескольких лет ты…

— Знаю. Но, в отличие от тебя, я не пытаюсь сейчас задним числом во всем оправдаться. Я признаю́ свою вину.

Джон нервно барабанил пальцами по столу.

— И, тем не менее, я хотел бы тебе все объяснить.

Фрэнсис заметила, что слишком энергично кромсает картофель и, если не сосредоточится, порежет себе пальцы. Она попыталась успокоиться.

— У меня такое чувство, что мне дается еще один шанс, — сказал Джон, — и я хочу им воспользоваться.

— Шанс зовут Маргарита?

— Я был уже почти на грани. Одинокий, ожесточенный. И пьющий. Еще пара лет, и я допился бы до смерти.

— Ты бросил пить?

Джон кивнул. На его лице проступило выражение гордости.

— Да. И я думаю, что справлюсь с этим. Я не хочу, чтобы мой ребенок, когда он появится на свет, прежде всего увидел пьяного отца.

Фрэнсис вздрогнула. Она это знала. Но услышать о ребенке от него было выше ее сил. Ребенок был триумфом Маргариты.

Фрэнсис вспомнила, что уже во время похорон Чарльза Джон с год как не пил. Тогда у него были явные проявления абстиненции — он дрожал, и у него было серое лицо. Сегодня ничего подобного не наблюдалось. Должно быть, Джон преодолел самый худший период и действительно справился. Фрэнсис понимала, что должна радоваться этому. Но она не могла. Для Маргариты он бросил пить. Для нее — нет.

«Но боролось ли ты за это? — сразу спросил ее внутренний голос. — Тебе ведь было совершенно безразлично, пьет он или нет. Разве для тебя не было самым главным взять верх над Викторией? Ты знала, что она всегда ворчала на него из-за алкоголя. А ты была сама терпимость, человек, при котором он мог делать все, что хотел, не слыша эти бесконечные упреки. Но ты никогда не задавалась вопросом, оказывала ли ты ему тем самым услугу».

Ее холодное, непримиримое отношение растаяло. Она не хотела показать ему ни проблеска своего чувства — но внезапно ее гордость парализовало, и та осталась где-то далеко позади нее.

— Ты очень любишь Маргариту? — тихо спросила Фрэнсис.

Он на какое-то время задумался, потом сказал:

— Она придает моей жизни смысл.

— Это не ответ на мой вопрос.

— По-своему да. Я не думаю, что действительно люблю ее. Не так, как я люблю и всегда любил тебя. Возможно, даже мои чувства к Виктории в самом начале были более сильными, чем сейчас к Маргарите. И я не думаю, что она испытывает ко мне то же, что испытывала к своему мужу. Скорее… мы просто нуждаемся друг в друге. Мы поддерживаем друг друга.

— Такую поддержку во мне ты, очевидно, не нашел, — сказала Фрэнсис.

Ей оставалось почистить еще две картофелины. Она работала сейчас очень медленно — и не знала, куда деть свои руки, свой взгляд, если она закончит чистить картошку.

— Ты никогда не разделяла мою жизнь, — сказал Джон. — Когда я впервые тебя об этом попросил, ты уехала в Лондон и нашла там довольно своеобразный способ самореализации. А потом, после моего развода с Викторией, ты решила, что теперь невозможно узаконить то, чем мы занимались тайно все эти годы. Может, в этом ты была права. — Джон устало потер глаза. — Вот только для меня это означало жизнь в одиночестве. Может быть, ты не сможешь себе это вполне представить, поскольку никогда этого не испытывала. Вокруг тебя всегда были люди, Фрэнсис. Даже сейчас, несмотря на все удары судьбы, которые пришлось вынести твоей семье, в твоем доме кипит жизнь. Две девочки, ты, Виктория, Аделина… вы, конечно, часто действуете друг другу на нервы, но не чувствуете себя одинокими. В этом доме очень много тепла. — Джон огляделся, рассматривая цветастые шторы на окнах, лоскутный ковер на каменной плитке, банки с травами на настенной полке. — Здесь очень много тепла, — повторил он.

Фрэнсис дочистила последнюю картофелину — если б она продолжила ее кромсать, та стала бы совсем крошечной, — встала, подошла к мойке и пустила воду в кастрюлю. Потом повернулась и в нерешительности прислонилась к столу.

— Ты сама знаешь Дейлвью, — сказал Джон. — И не напрасно всегда боялась жить там. Эти огромные помещения с высокими потолками… Повсюду темная обшивка стен, которая делает помещения такими мрачными. Бесконечные анфилады комнат. И среди них — я с пропыленным дворецким и с парой безмозглых горничных; с людьми, с которыми меня ничего не связывает. Иногда у меня действительно складывалось впечатление, что все это можно вынести только с помощью виски. — Он посмотрел на Фрэнсис. — Ты меня понимаешь?

— Да, — ответила она. — Мне кажется, да.

Выражение его лица смягчилось. На нем появилась нежность, которую Джон всегда находил для Фрэнсис. Нежность, которая образуется из многолетней душевной близости. Он охватил единым взглядом весь ее облик.

«Что он видит? — спрашивала себя Фрэнсис, ощущая тоску на сердце. — Почти пятидесятилетнюю женщину в платье, покрытом пятнами, которая постоянно вытирает руки о фартук, хотя они уже давно чистые? Женщину с растрепанными волосами, в которых преобладает седина? Женщину, лицо которой слишком худое, слишком строгое, чтобы быть миловидным? Но нет другого лица, которое бы он так хорошо знал…»