Дом сестер

«Вся эта история — какой-то бред, — думала Барбара, — просто бред».

Она попыталась думать о книге, чтобы забыть о голоде. Ей пришла на ум Лора, девочка с булимией. Барбара усмехнулась; неудивительно, что в памяти — при ее-то урчащим желудке — остался ночной налет на миску с пудингом. Но она тут же поняла, что вспомнила о Лоре не только из-за голода, а еще потому, что рассказ о девочке разбудил в ее воспоминаниях картины, которые она глубоко закопала в своем подсознании и о которых никогда больше не хотела бы вспоминать…

Барбара вспомнила себя подростком, и это были далеко не самые приятные мысли.

Сегодня она любому могла бы рассказать о том, что в юности была довольно полной, хотя ей никто бы не поверил. Не только потому, что сейчас у нее стройная фигура, но еще и потому, что она во всех отношениях выглядела превосходно. Одежда и обувь, украшения, прическа и макияж — все всегда было безупречным, и даже самые придирчивые критики не могли найти в ее внешности какой-либо изъян. Если она одевалась небрежно, то ее небрежность всегда была стильной, не говоря уже об элегантной одежде. Она считалась высоко дисциплинированной, успешной женщиной, которая всегда держит свою жизнь под контролем. «Барбара — и слишком полная? Исключено!»

Она не лежала ночами на полу и не вылизывала миски с пудингом, но постоянно ела и ела, при любой возможности. Прежде всего — картофельные чипсы. От них ей было плохо, появились прыщи. Но Барбара не могла прекратить. Она впихивала в себя сладкие пестрые конфеты — резиновых мишек, шоколад и засахаренный арахис. Была убеждена в том, что делает это, потому что считает себя несчастной из-за своей внешности. Чем более толстой казалась она себе в зеркале, тем более неистово запихивала что-то в себя, чтобы облегчить свое горе. Страшный порочный круг, в котором причина и следствие слились в ужасную беду…

Лишь значительно позже Барбара подумала, не имел ли ее неутолимый голод более глубокую причину. Не будучи склонной к любительской психологии, она все же пришла к заключению, что это было связано с соперничеством с младшим братом. У Барбары всегда были хорошие отношения с матерью, но она знала, что та очень хотела сына.

— Для тебя мы даже не придумали имя, — рассказывала она иногда Барбаре, — настолько я была уверена в том, что родится мальчик!

Когда спустя почти восемь лет после рождения Барбары на свет появился желанный сын, мать была вне себя от радости. Правда, справедливости ради, Барбаре следовало признать, что мать всегда старалась совершенно одинаково относиться к детям, — и все-таки было что-то особое, связывавшее ее с сыном, какая-то невидимая пуповина, которая так и не была перерезана, бессловесное понимание друг друга.

Барбара не помнила, чтобы она ощутимо страдала от этого, но где-то в глубине души это в ней сидело. Иногда у нее внезапно возникало чувство внутреннего озноба, без всякой видимой причины, и если она начинала много есть, тепло постепенно возвращалось к ней. Возможно, причина была в брате, но, может быть, и в чем-то совсем ином. В какой-то момент ситуация стала развиваться по нарастающей. Она беспрерывно ела, рыдала, глядя в зеркало, и опять ела, чтобы задушить слезы.

И, конечно, ни один юноша не интересовался ею, ни один!

Барбара беспокойно металась суда-сюда; прошлое крепко держало ее и не отпускало от себя. У нее горело лицо, когда она думала о школьных вечеринках, которые ненавидела, но которые должна была посещать. Развлекаться было в порядке вещей, а веселиться — первой заповедью. Ей вспоминалось узкое подвальное помещение с сумеречным освещением, потрясающая музыка, запах пота, духов, салата из лапши с майонезом и алкоголя, хотя он был запрещен. Пары прыгали на танцплощадке или — уже поздним вечером — танцевали, тесно прижавшись друг к другу, буквально сливаясь в единое целое — шаг вперед, шаг назад, — но, по сути дела, оставаясь на одном месте.

Барбара обычно сидела рядом с учителем, наблюдающим за учениками, и судорожно старалась завязать и поддержать разговор, чтобы создалось впечатление, будто она слишком погружена в захватывающую беседу, чтобы интересоваться танцами. Конечно, никто ей не верил, и Барбаре, заливавшейся краской, то и дело приходилось переживать минуты неловкости, когда учитель, руководствуясь своими педагогическими обязанностями, подзывал какого-нибудь юношу и отправлял его к никому не нужной Барбаре со словами: «А теперь потанцуй с Барбарой!» Юноша закатывал глаза и кривил рот, в то время как Барбара беспомощно бормотала: «Я совсем не хочу сейчас танцевать…» При этом она бросала взгляд на решительное лицо учителя, свидетельствовавшее о том, что он не позволит ей улизнуть.

Когда мучительный танец, во время которого ее партнер, как правило, даже не пытался скрыть свою неприязнь к ней, заканчивался, Барбара бежала в туалет; но и там она натыкалась на толпу девочек, которые толклись перед зеркалом, болтали и дурачились, обменивались губной помадой и хвастались своими приключениями.

— Вы не поверите, Франк схватил меня за грудь!