Дом сестер

— Они настоящие звери, — ответила Маргарита, — но всё же пытаются создать видимость приличного обращения. Не могут же они написать в письме: «Мы пытали месье Брюне до тех пор, пока он не умер». «Воспаление легких» в любом случае звучит лучше. — Она встала. — Возможно, я никогда не узнаю правду, какими были его последние минуты…

Никто ничего не сказал. Да и что можно было сказать? Что мог чувствовать в свои последние минуты Фернан Брюне? Они наверняка были тяжелыми и жестокими. В немецком концлагере легко не умирают. Это знали все, и не было смысла убеждать Маргариту в обратном.

— Что вы будете делать? — наконец спросила Фрэнсис.

Маргарита пожала плечами:

— А что я могу сделать? Пока что — лишь остаться здесь. Возвращаться в Париж слишком рискованно. Я наверняка все еще в черных списках нацистов.

Она взяла пальто, которое небрежно перебросила через спинку стула, и свою сумку.

— Виктория, если вам будет удобно, давайте перенесем занятия на завтра или послезавтра. Боюсь, я не смогу сейчас сконцентрироваться.

— Конечно. Просто приходите, когда вам будет получше.

— Может быть, вы хотите выпить бренди перед тем, как идти домой? — спросила Фрэнсис.

Маргарита покачала головой.

— Спасибо. Я не пью алкоголь. — Она посмотрела в окно, за которым барабанил дождь. — Кто-то идет… Двое мужчин.

Виктория проследила за ее взглядом, и ее глаза нервно заблестели.

— Это Джон, — прошептала она.

То, что увидела Фрэнсис, совсем ее не удивило; это являлось в определенной степени вершиной всех неприятностей этого неудачного дня. Джон привел домой их отца. Тот кашлял, его лихорадило. Чарльз не мог самостоятельно ни идти, ни стоять и лишь тяжело опирался на руку зятя. При каждом вдохе из его груди вырывались хрипы. Лоб был горячим. Под дождем он промок до нитки и дрожал от холода.

Как выяснилось, Джон совершал прогулку по кладбищу — при всей тревоге за состояние отца, Фрэнсис все же нашла момент, чтобы в полной растерянности спросить, почему Джон туда отправился, — и обнаружил там Чарльза, который, полностью погруженный в себя, сидел на скамье перед могилой Морин, под непрерывным дождем, и сильно кашлял. Джон несколько раз обращался к нему, но так и не получил ответа, и наконец решил отвести его домой. Это было непросто — довести Чарльза до машины; правда, тот не сопротивлялся, но висел на плече Джона как мешок, а его ноги волочились по размякшей земле.

— Вам надо вызвать врача, — посоветовал Джон. — По-моему, все не очень хорошо.

— Как я рада, что ты его нашел! — сказала Фрэнсис. — Ты можешь помочь нам отвести его наверх?

Вместе им удалось сначала поднять Чарльза по лестнице, а потом — дотащить до спальни. Когда он оказался на своей постели, Фрэнсис облегченно вздохнула.

— Спасибо.

Джон тяжело дышал.

— Не за что. — Улыбнулся. Удивительно, но он, кажется, был трезв этим утром. — Как дела, Фрэнсис?

— У нас гости. Двое детей одной моей подруги из Лондона. Родители хотели отправить их подальше от бомбардировок.

Он кивнул.

— Ужасно… В Лондоне творится кошмар. Мы должны радоваться, что живем здесь, наверху.

— Да…

Они в нерешительности стояли друг против друга. Джон совершенно промок.

— Тебе нужно ехать домой и переодеться, — наконец сказала Фрэнсис. — Иначе заболеешь.

Он осмотрел себя.

— Я, должно быть, выгляжу как тряпка для уборки?.. Да, ты права; я лучше пойду. — Он быстро коснулся ее плеча. — Мы увидимся?

Фрэнсис быстро взглянула на отца. Глаза Чарльза были закрыты, он тяжело дышал и, похоже, не видел ничего, что происходит вокруг.

— Не знаю. — Она понизила голос до шепота. — Когда-то нам придется это прекратить, ты не находишь?

— Я скоро получу развод. Не придется больше никого обманывать. А ты хочешь все закончить…

— Возможно, дело именно в этом, Джон. В вашем предстоящем разводе. Я спрашиваю себя, какова доля моей вины в крахе вашего брака, и мне от этого становится еще горше.

— В этом нет никакой твоей вины. — Он вытянул руки и притянул ее к себе. — Зачем ты себе это внушаешь? Проблемы между Викторией и мной заключаются совсем в другом. Ты не имеешь к этому никакого отношения.

Фрэнсис почувствовала его дыхание над своим ухом, ощутила тепло от его объятий, хотя Джон был совершенно промокшим. Она всегда любила, когда он ее обнимал, и эти объятия не стали исключением. Как она должна была объяснить ему, что это связано с их уже немолодым возрастом, что она часто думала о том, что уже пора закончить эти страстные встречи в убогих лачугах между лугами и полями…

Через три года ей будет пятьдесят. Конечно, Фрэнсис не считала, что в этом возрасте у нее больше нет права на эротические удовольствия. Но с ними она так и не свыклась. Существует ощутимая разница, когда ты сбегаешь на тайную встречу с мужчиной, когда тебе тридцать лет, — и пятьдесят. В тридцать все овеяно романтизмом. В пятьдесят уже невозможно избавиться от ощущения, что ты еще не сделала решающий поворот в жизни. Не будут же они и в восемьдесят лет валяться в какой-нибудь старой избе, а потом стряхивать с седых волос паутину и солому…