Но на нас, знающих, что происходит в сердце семи шпилей, это повторение веселых мелодий у дверей дома производит страшное действие. Ужасное было бы в самом деле зрелище, если бы судья Пинчон (который не дал бы ни пенни даже за волшебные звуки скрипки Паганини) показался в двери в своей окровавленной одежде с нахмуренными бровями на побледневшем лице и прогнал прочь чужеземного бродягу. Случалось ли еще когда-нибудь веселой музыке играть там, где вовсе не расположены к танцам? Да, и очень часто. Этот контраст встречается ежедневно, ежечасно, ежеминутно. Печальный, мрачный дом, из которого убежала жизнь и в котором засела зловещая смерть, хмурясь угрюмо в своем одиночестве, символизирует многие сердца, которые, несмотря на свое горе, вынуждены слушать мирской шум и веселую трескотню окружающих их людей.
Итальянец еще продолжал свое представление, когда мимо Дома с семью шпилями снова прошли уже знакомые нам приятели.
— Э, брат! — сказал Дикси музыканту. — Ступай отсюда куда-нибудь в другое место со своими глупостями. Здесь живет семейство Пинчонов, и теперь они в большом горе. Вряд ли сегодня им придется по душе твоя музыка. В городе толкуют, что убит судья Пинчон, которому принадлежит этот дом, и что сюда идет городской маршал. Так что убирайся, брат, отсюда подальше.
Когда итальянец поднимал на плечи свою ношу, он увидел на ступеньке крыльца карточку. Подняв ее и увидев на ней что-то написанное карандашом, он попросил одного из приятелей прочесть надпись. То была гравированная визитная карточка судьи Пинчона с записью на обороте, относившейся к разным делам, которые он намерен был вчера исполнить. Вероятно, она выпала из кармана жилета судьи, когда он, прежде чем войти в лавочку, пробовал попасть в дом через парадную дверь. Несмотря на то, что дождь порядочно размочил карточку, надпись сохранилась еще довольно хорошо.
— Посмотри-ка, Дикси! Это, кажется, принадлежит судье Пинчону! Посмотри — вот напечатано его имя, а тут что-то написано, я думаю, его рукой.
— Пойдем, брат, отнесем ее городскому маршалу! — сказал Дикси. — Это, пожалуй, поможет ему найти ключ к делу. Немудрено, брат, что судья вошел в эту дверь и не вышел отсюда! Здесь живет его кузен, который в прошлом уже выкинул одну такую штуку. А старая мисс Пинчон, наверно, увязла в долгах, и так как бумажник судьи был довольно толст, то чего доброго… у них, брат, в жилах течет дурная кровь!
— Тише, тише! — шепнул его приятель. — Мне кажется грехом говорить о таких вещах. Но я согласен с тобой: нам лучше отправиться к городскому маршалу.
— Да-да! — пробормотал Дикси себе под нос. — Я всегда говорил, что в ее нахмуренных бровях есть что-то недоброе!
Итак, друзья направились к жилищу маршала. Итальянец также пошел своей дорогой, бросив еще один взгляд на полуциркульное окно. Что касается детей, то они все вдруг пустились бежать прочь от дома, как будто за ними погнался какой-нибудь великан или леший, и, отбежав довольно далеко, остановились так же внезапно и единодушно, как и побежали.
Когда они оглянулись издали на безобразные шпили старого дома, им показалось, как будто над ним скопился какой-то мрак, которого не в состоянии разогнать никакой свет. Им представлялось, как Гепзиба хмурится и кивает им из нескольких окон одновременно, а воображаемый Клиффорд, который (это сильно бы его огорчило, если бы он узнал) всегда наводил ужас на этот маленький люд, стоит позади Гепзибы в своем полинялом платье и делает какие-то зловещие знаки. Весь оставшийся день самые боязливые из детей пробирались окольными улицами, чтобы только не проходить мимо Дома с семью шпилями, а храбрецы собирались толпой и во всю прыть пробегали мимо его страшных дверей и окон.
Прошло немногим больше получаса после того, как удалился итальянец с его неуместной музыкой, когда возле старого вяза остановился дилижанс. Кондуктор снял с крыши дилижанса сундук, узел и картонную коробку и положил все это у дверей дома. Из дилижанса появилась красивая фигурка молодой девушки в соломенной шляпке. То была Фиби. Хотя она не казалась уже такой беспечной и игривой, как в начале нашей истории, — она стала серьезнее, женственнее и вдумчивее, — но все-таки ее озаряло тихое, естественное сияние радости и легкости. Однако мы считаем, что теперь даже Фиби опасно переступать через порог Дома с семью шпилями. Сумеет ли она прогнать из него толпу привидений, которая поселилась здесь со времени ее отъезда, или же сама сделается такой же бесцветной, болезненной, печальной и безобразной — станет призраком, который будет бесшумно скользить вверх-вниз по лестнице и пугать детей, останавливающихся напротив окон?
По крайней мере, мы рады, что можем предупредить чуждую подозрительности молодую девушку, что в этом доме не осталось больше никого, кто мог бы ее встретить, кроме разве что судьи Пинчона, все еще сидевшего в дубовом кресле.