Дом с семью шпилями

Как же Фиби относилась к Клиффорду? Она была не из тех, кого увлекает все странное и исключительное в человеческом характере. Таинственность Клиффорда мало занимала Фиби и была скорее причиной ее досады, нежели возбуждающей прелестью — какой, вероятно, являлась бы для многих женщин. Однако же девушка была тронута не загадочным мраком его положения, ни даже нежностью его натуры, а просто воззванием его отчаянной души к ее полному живой симпатии сердцу. Она бросила на него взгляд любви потому, что он так нуждался в любви и, по-видимому, так мало получил ее в жизни. С неизменным тактом Фиби узнавала, что ему было нужно, и удовлетворяла его немощную душу. Болезнь таких людей, как Клиффорд, зачастую становится неизлечимой оттого, что их недуг отражается в поведении окружающих — они вынуждены вдыхать яд собственного дыхания в бесконечном повторении. Фиби же не знала, что именно повреждено в уме или сердце Клиффорда, и доставляла своему бедному пациенту чистейший воздух. Она была для него благоухающим цветком.

Нужно, однако, сказать, что и ее лепестки иногда поникали от тяжелой атмосферы, которая окружала ее. Фиби сделалась задумчивее прежнего. Глядя на бледное лицо Клиффорда, она гадала, какой была его жизнь. Было ли на нем от рождения это покрывало, под которым была скрыта большая часть его души и сквозь которое он сам неясно различал реальный мир, или же серая ткань этого покрывала была соткана каким-нибудь мрачным бедствием? Фиби не любила загадок и желала бы поскорее найти ответ. Несмотря на это, размышления о характере Клиффорда были для нее так полезны, что когда происшедшее в его жизни бедствие мало-помалу стало для нее ясным, оно не произвело на девушку никакого ужасающего действия. Какое бы Клиффорд ни совершил преступление, по мнению света, Фиби знала его так хорошо — по крайней мере, ей так казалось, — что не могла его бояться.

Через некоторое время после появления этого замечательного жильца в доме установился негласный распорядок дня. Утром, после завтрака, Клиффорд засыпал в своем кресле, и если что-нибудь случайно не нарушало тишины, то он до самого полудня витал в облаке грез. В эти часы Гепзиба заботливо сидела подле брата, а Фиби шла в лавочку — об этом распорядке вскоре стало известно покупателям, и те в основном являлись тогда, когда за конторкой была молодая девушка. После обеда Гепзиба брала свое рукоделие — она вязала длинные чулки из серой шерсти для брата на зиму — и, бросив прощальный и, разумеется, нахмуренный взгляд на брата, а Фиби сделав поощрительный жест, занимала свое место за конторкой. Тогда наступала очередь девушки быть кормилицей, нянькой — называйте ее как вам угодно — этого седого человека.

Глава X Сад Пинчонов

Если бы не Фиби, то Клиффорд под влиянием оцепенения, которое поразило все его жизненные силы, так и сидел бы в своем кресле с утра до вечера. Но Фиби почти каждый день предлагала ему прогуляться по саду, где дядюшка Веннер и Холгрейв починили крышу разрушенной беседки, и теперь в ней можно было найти убежище от солнечных лучей или дождя. Хмель разросся вокруг маленького строения и превратил его в лиственную пещеру со множеством отверстий, сквозь которые, играючи, пробивались лучи солнца.

В этом зеленом приюте волнующегося дневного света Фиби иногда читала Клиффорду. Ее знакомый, художник, приносил ей разные журналы и некоторые стихотворные сочинения, намного приятнее тех, которые Гепзиба выбрала для услаждения своего брата. Впрочем, дело было даже не в самих книгах, а в том, что музыкальный голос Фиби мог то оживлять Клиффорда своим блеском и веселостью, то успокаивать нежным журчанием, напоминающим плеск волны по камням. Что же касается сюжета, который иногда глубоко увлекал деревенскую девушку, не привыкшую к такого рода чтению, то он интересовал ее странного слушателя очень мало или не интересовал вовсе. Картины жизни, страстные или трогательные сцены, ум, юмор и пафос — все это было потеряно для Клиффорда: потому ли, что ему недоставало опыта, чтобы оценить их верность, или потому, что его собственные горести были пробным камнем действительности, против которого устояли бы немногие из чувств, описываемых в романах. Если Фиби начинала весело хохотать над тем, что читала, он тоже порой смеялся из чувства симпатии, но чаще отвечал на ее смех смущенным, вопросительным взглядом. Если слеза — девичья светлая слеза, вызванная воображаемым бедствием, — падала на печальную страницу, Клиффорд или принимал ее за признак действительного горя, или же сердился и с досадой приказывал Фиби закрыть книгу. И правильно делал! Как будто в жизни не достаточно печали, чтобы проводить время за чтением о воображаемых горестях!