Дом родной

От дорожных мытарств и эвакуационной голодухи у него и у Маргариты Павловны появилась жадность: к пайкам, утвари, обстановке. Судорожно цепляясь за теплое место в жизни, он и сам не заметил, как из активного участника передового дела, каким он был, превратился в прозябателя. И тут появилась ложь.

— Активненько поработаем, товарищи? — призывал он своих подчиненных. А сам норовил кое-как отсидеть положенные часы и — поскорей домой, на обед, а после сытной еды — на диванчик.

А вслед — неприязнь к людям на костылях или с узловатыми палками в руках, требовательными и ставшими почему-то чужими.

Он долго сдерживался, маскируя черствость внешней вежливостью, стараясь скрыть отсутствие интереса к их судьбам внешне культурной речью. Но их трудно было обмануть. Они с удивительной проницательностью умели смотреть прямо в глаза, в душу, и почти все очень быстро обнаруживали в ней пустоту. И тогда либо молча, презрительно уходили, либо, скрипя зубами, глотали матерные слова, либо грохали костылями, давая волю истерзанным нервам.

С последними легче всего было справиться. Можно было сразу вызвать дежурных исполнителей и отправить к Тимонину в вытрезвиловку. А вот с теми, что молча смотрели не-моргающим взглядом… Этих он боялся и в душе ненавидел.

Зуев вспомнил сейчас, как резанул его, фронтовика, дикий выкрик Сазонова: «Теперь-то мы с вами справимся…»

— Ну и давно вы с ним? — спросил Зуев Федота Даниловича.

— Чего? На пару ездим, хочешь сказать? Да уж месяца четыре в одной упряжке.

— И терпите? Такую цацу. Он ведь сам себя раз в год любит.

Швыдченко ухмыльнулся:

— Нет, ты не вали так на него… Конечно, есть в нем… — Швыдченко повертел рукой перед смотровым стеклом, — ну, запах эвакуации, что ли… Но, признаюсь тебе по душам, для меня он — сущая находка.

Зуев даже крутнул рулем от неожиданности. Выправив машину, он повернул голову к собеседнику. Их взгляды встретились. Вопросительный и недоумевающий — военкома и хитрый, плутоватый — секретаря. Швыдченко пояснил:

— Законы знает.

— Дались вам эти законы.

— А как же? Это тебе не война, брат… Мирную восстановительную работу ведем. Тут что ни шаг — беззаконность спроворишь. Без законов дров наломаешь и не оглянешься…

— А на войне? Тоже ведь: и дисциплина, и приказы…

— Не скажу тебе насчет фронтовой жизни — мало был на фронте, а мы, партизаны, все больше… Ну… по наитию действовали… Вот теперь и трудновато нашему брату. Да их, знаешь, сколько законов, инструкций, указаний…

Зуев усмехнулся. Он живо припомнил папку, полученную им от того же Швыдченки в первый день прибытия в Подвышков. Он вспомнил, что так и не дочитал ее в первый, тяжелый для него вечер, а затем сунул помощнику, во вновь сконструированный сейф. До сих пор касаться этих грозных бумаг приходилось ему издали по какому попало случаю и в какой попало форме. Поэтому ему не очень еще понятна была швыдченковская, почти суеверная осторожность, когда дело касалось законов.

— Ты чего? — спросил Швыдченко.

— А? — рассеянно вздрогнул Зуев.

— Улыбаешься чего?

Неудобно было признаться. Но между ними уже установилась непринужденность разговора, которая возникает между людьми на том этапе знакомства, когда оно может перейти и в дружбу.

Зуев снова усмехнулся и подумал: «Давай, браток, попробуем его раскусить поглубже». И сказал:

— Да не всегда у вас, Федот Данилович, по закону получается.

— Чего это? — спросил Швыдченко с тревогой в голосе.

— Да вот в «Зорьке» этой… картоху-то за седьмой мешок председатель убирать собирается… как будто.

— Ну, я этого не видал и знать не знаю… — угрюмо отрезал секретарь. И они замолчали.

«Ишь ты, глазастый где не надо, — неприязненно думал Швыдченко. — Унюхал… Треба осторожней с ихним братом… И черт меня дернул поехать на такую работу. На таком секретарстве да еще в таком районе враз без партбилета останешься…» — все более мрачнея, размышлял Федот Данилович.

Мысленно поворчав на себя за неосторожность, хитрый Швыдченко, прикидываясь простачком, все же вернулся к скользкому вопросу:

— Вот говоришь ты, товарищ военком… что не по закону председатель действует, а по совести… Так ведь тоже понимать надо… Какой есть переживаемый нами момент? Переходный момент от войны, значит, к миру. Вот люди и комбинируют штаны из жилетки, а латку из рукавов. А?

Зуев молчал. Внутри у него все дрожало. Он еле-еле удерживался от смеха.

— Да ведь и законы-то писаны еще в довоенное время… — продолжал «заметать следы» Швыдченко.

И с мудростью детей или очень хитрых деревенских стариков он ловко перевел разговор на другой конец темы.

— …А в Англии, говорят, законы не отменяют уже лет полтыщи. Просто пишут и пишут новые. Вот там тысяч семьсот законов и действует. Все сразу. Со времен этого комедианта, который про королей всякие трагедии сочинял. Старые не отменяются, а новые сочиняются. Кто какое взял дышло, так по тому и вышло. Не слыхал? Правда это или, может, брехня?

— Да вроде правда. А впрочем, определенно не могу вам доложить, — уклонился военком, догадываясь, куда петляет его собеседник.