Дом родной

После партийной конференции, вот уже несколько месяцев, между Швыдченкой и Сазоновым все внешне было хорошо. Зуев не раз видел их то в райкоме, то в исполкоме. Он с любопытством поглядывал, а иногда, издали прислушиваясь, замечал, как Сидор Феофанович почтительно «воспринимает» указания первого секретаря и внимательно относится даже к его фантазиям и замысловатым выкладкам. Только когда секретарь уж очень увлекался и настойчиво выспрашивал у Сазонова его мнение то о злополучных бычках, то насчет кроликов, а иногда и о люпине, который он планировал распространить следующей весной по многим колхозам района, в глазах предрика появлялось неодобрение, маскируемое оловянной дымкой безразличия. А когда, совсем размечтавшись, Швыдченко высказывал уж вовсе утопические надежды к следующему лету покончить в районе с землянками, то и сам Зуев удивлялся швыдченковскому оптимизму.

После истории с власовцем ему реже приходилось видеть их обоих вместе. Но все же, как уполномоченный райкома по «Орлам», Зуев, весьма добросовестно относившийся к своему партийному поручению, забегал в райком за советами, литературой, а то и просто брал на себя труд утрясти по просьбе Манжоса какой-нибудь мелкий вопрос. В эту осень уже не было оснований жаловаться на орловцев. Первоначальное мнение о них, как о коллективе — подрывателе основ, само собою рассеялось. Так бывает иногда в жизни: создается мнение о человеке по его случайным, а иногда и просто внешним чертам, а то и сочиненное завистливой людской молвой, сплетнями, слухами… Когда же приглядишься поближе, приходится круто менять курс: нередко ласковый, покладистый — да еще если с подхалиминкой — дядя оказывается ловчилой, и несусветным лодырем, а ершистый задира — не забулдыгой, а честным тружеником, человеком, имеющим все права требовать, чтобы его уважали и с мнением его считались.

У некоторых служилых деятелей, вроде Сазонова или Сковородникова, в те времена в ходу было предубеждение к людям, ценящим свое гражданское достоинство. Часто это предубеждение перерастало во вражду. А советский человек был горд самим собой. Миллионы людей увидели свою силу. Они осознали ее, но — не всем, к сожалению, это было понятно — сила эта иногда направлялась не по назначению: одними — в угар пьяных воспоминаний, другими, особенно кое-кем из ершистых фронтовиков, она расходовалась попусту, — сопротивлявшихся стрижке под одну гребенку быстро обстругивали, а то и убирали с дороги. Наиболее ретивые администраторы — из породы бездушных — стремились выработать у всех и вся бездумное послушание, выбить геройскую спесь. Люди же усердные, целеустремленные, честные слуги народа, но недалекие, тоже главным препятствием разумному упорядочению жизни считали тех, кто действовал не по команде, а вразрез с возведенной в универсальный закон логикой, хотя, если они давали себе труд разобраться в фактах жизни, условиях, характерах, то эта «крамола» и оказывалась часто наилучшим путем для решения конкретных и важных вопросов хозяйствования, морали, воспитания… В общем, все было сложно, как бывает всегда в переходные периоды, на крутых поворотах.

Совсем неожиданно пришлось членам бюро схлестнуться с предриком в начале зимы. Но схватка эта была как неожиданный треск молнии в морозную погоду. Райком утверждал вновь принятых членов и кандидатов партии. Среди принятых в члены партии был и предколхоза «Орлов» Иосиф Манжос. При голосовании один Сазонов неожиданно поднял руку, против.

— Мотивы? — резко спросил удивленный этим неясным выпадом начмил Пимонин.

Сазонов не отвечал.

Федот Данилович опустил глаза на лист бумаги и что-то механически зачертил, тоже ожидая объяснения столь решительного поступка всегда довольно обтекаемого предрика.

Но тот пожал плечами, словно не слышал вопроса Пимонина.

Швыдченко упрямо ждал ответа.

— А чего же? Правильно. Какие мотивы? Когда член бюро против — пусть он и объяснит всему бюро: за что, почему? — прервал затянувшуюся паузу дядя Кобас, присутствовавший на бюро как председатель фабкома. Его вопрос был следующим на повестке дня.

Все ждали объяснения. Но Сазонов снова пожал плечами, уже как бы адресуясь к одному секретарю райкома. Федот Данилович еще немного подождал и спросил:

— Бюро настаивает, чтобы товарищем Сазоновым были объявлены мотивы?

Зуев не выдержал и бухнул:

— Да чего там! Ясно — мотивы личные.

Швыдченко поморщился, как от зубной боли. В кабинете все вдруг заговорили, и в этом внезапном гомоне можно было лишь уловить возгласы одобрения реплике молодого уполномоченного.

Швыдченко молча пристально посмотрел на Зуева и не то укоризненно, не то одобрительно покачал головой.