Дом потерянных душ

Ситон задался вопросом, могут ли они втроем рассчитывать на победу. Их связала судьба, а возможно, даже предначертание. Было нечто готическое, очень странное, но в то же время смутно знакомое в их встрече на фоне полыхающего огня в камине и стен, заставленных учеными книгами, в уединенной католической обители. Ситону все это чем-то напомнило романы Райдера Хаггарда, Конан Дойля и Брэма Стокера. Трое сильных, хорошо воспитанных мужчин, вооружившись отвагой, знаниями и непоколебимой нравственной силой, собираются вместе, чтобы пойти в наступление на силы зла. Сюжет, хорошо знакомый Полу еще с детства, когда он читал подобные книги с фонариком под одеялом. За исключением одного: он уже побывал в доме Фишера. А потому действительность была до ужаса мрачной и безнадежной. Она не имела ничего общего с наивными детскими фантазиями. Невозможно сохранять непоколебимость в том неуловимом хаосе, что царит в заброшенном особняке посреди Брайтстоунского леса. Там ты беспомощен. Там ты обречен.

Он еще раз посмотрел на священника. Тонкая пергаментная кожа обтягивала лицо. В свете пламени было видно, как пульсирует жилка у него на виске.

«Он живет только верой», — подумал Ситон. У священника уже не осталось ни сил, ни здоровья. Он одной ногой стоял в могиле.

Изможденный старик недоверчиво посмотрел на Мейсона, на его ладное, ловкое тело, словно перед ним был ангел накануне грехопадения. Мейсон и вправду был очень сильным, но это была грубая сила. Перед отъездом Ситон поинтересовался у Мейсона, каким образом он собирается держать сестру на успокоительных, пока их не будет.

«Морфий, — ответил Мейсон. — Я достаю его в Хернбей. Приручил там одного врача». — «Как же ты приручаешь врачей?» — не смог скрыть своего изумления Ситон. — «Услугой за услугу. У него были проблемы. Банда отморозков вымогала у него рецепты на метадон. Он сообщил в полицию, но стало еще хуже. Они избили его двенадцатилетнего сына, и тогда в отчаянии он обратился ко мне». — «И сколько коленных чашечек ты прострелил?» — рассмеялся Ситон. — «Всего одну», — ответил Мейсон. И Пол не знал, шутит он или говорит серьезно.

Он чувствовал, как в душу, словно вода из горного ручья, прокрадывается холодок. Пол представил себе извилистую заснеженную дорогу, ведущую вниз, к симпатичным домикам, где всего в миле от них лыжники спокойно попивают себе глинтвейн. Кругом простиралось царство кряжей и вьюг. Горные вершины, где лавины черпают свои губительные силы. Ситону стало очень одиноко. Знакомое состояние. По правде говоря, последние двенадцать лет он каждое утро просыпался с этим чувством в душе Даже по его скромным меркам, он жил очень замкнуто. Но дело было не только в его одиноком существовании. Он прекрасно понимал, что причиной его изоляции от общества был страх. Вот тот рубеж, где заканчивались его фантазии в духе Райдера Хаггарда. Ситон не был ни смелым, ни стойким И он еще раз это понял, оказавшись рядом с двумя отважными людьми. Он был трусом, загнанным в угол и одиноким.

Мейсон наконец нарушил молчание, повисшее в комнате.

— Мы с вами уже однажды встречались, святой отец, — обратился он к Ласкалю.

— Дважды, — улыбнувшись, поправил его священник.

— Дважды? — удивился Мейсон.

— В первый раз ты был еще слишком юн, чтобы помнить. Поэтому я не в обиде. Я же запомнил ту встречу благодаря радости и утешению, которые она мне доставила. Я крестил тебя, Николас.

Ласкаль широко улыбнулся и жестом пригласил гостей садиться. Они снова заняли стулья у стола, а сам он опустился в кресло лицом к ним.

— Я вижу, вы готовы меня выслушать, — продолжил священник. — Но мне кажется, нам следует начать с самого начала. Для меня, если уж на то пошло, отправной точкой стала встреча с Уитли. Это случилось на фронте осенью тысяча девятьсот семнадцатого года в местечке, вошедшем в историю под названием Пассендале.

Его вера подверглась суровейшему испытанию еще до войны. Ласкаль был простым послушником, когда в пятистах милях от Ньюфаундленда, в ледяных водах Атлантики ночью затонуло огромное пассажирское судно. Он читал газетные сообщения с недоверием, отказываясь понять, как милосердный Господь допустил гибель стольких юных невинных душ и при таких ужасных обстоятельствах.

— Это произошло в апреле тысяча девятьсот двенадцатого, — напомнил Ласкаль Ситону и Мейсону. — Мне было семнадцать, когда произошла трагедия с «Титаником». И моя вера едва не погибла вместе с затонувшим кораблем.

Но в те дни он был молод. А молодости свойствен энтузиазм. И энтузиазм переродил его веру в нечто более возвышенное, чем мир наживы и удовольствий, чем даже имперские амбиции враждующих стран. Именно поэтому война в Европе не могла помешать его размышлениям, направленным на поиск сокрытой в Евангелии истины. Не могла омрачить ею радость от знакомства с поэзией собрата по вере, иезуита из Уэльса Мэнли Хопкинса.[73] Весной тысяча девятьсот шестнадцатого года в Риме сам Папа рукоположил его.