Дом последней надежды

Морщины изрезали ее лицо, и в них, глубоких, что ущелья великих гор, прятались язвы. Язвы мокли, и желтый гной стекал по щекам. В левой зияла дыра, сквозь которую видны были побелевшие десны и остатки зубов. Из кривого носа торчали волосы. А вот голова почти облысела. И видно было, как среди остатков седых волос ползают насекомые.

От старухи воняло.

И смрад этот прочно перебивал рыночные запахи.

Первым моим желанием было отшатнуться. Закричать. Швырнуть чем-либо в это отродье тьмы, но… я удержалась.

— Монетку, — повторила она, глядя на меня слезящимися глазами. — Кушать хочется… добрая женщина…

Я вытащила золотой лепесток.

— Много будет…

Пожалуй… еще скажут, что украла, или отберут. Среди нищих изрядно хищников, а эта женщина выглядит слишком слабой, чтобы защитить свое добро.

А вот горсть меди — то, что нужно.

Монеты легли в потраченную язвами ладонь. И исчезли.

И золотой я все же протянула. Здесь подобная доброта была не принята, непонятна, но…

— Сходи к лекарю. Купи мазь, а то…

Старуха склонила голову набок. И вдруг показалось, что треснула ее оболочка, сквозь которую проглянуло нечто… светлое? Иное?

Я моргнула.

Ничего… та же старуха, только…

— Добрая… добрая-добрая женщина… что ж… случается… берегись, чужая душа… собаку уже привязали. Ее бьют палками и не дают воды. Она скоро околеет, а слово заготовлено… не только слово… проклятая кровь не знает иного пути. Хотя и на ней нет вины. А ты берегись… и…

Старуха коснулась моей руки, и кожу обожгло.

— Пусть случится, чему суждено…

Она просто исчезла. И вонь вместе с нею. А меня окружил запах цветов, легчайший такой аромат, которому самое время весной появиться.

Показалось?

Показалось… солнце голову напекло… с местным солнцем такое случается. Даром что зонт в руке. И главное, прикосновение до сих пор ощущаю. Я задрала рукав.

Так и есть.

Красное пятно, на ожог похожее… откуда взялось? Сила самовнушения, не иначе… именно, а то легко набрать в голову, что…

— Идем, — велела я девочке, что замерла перед прилавком с украшениями.

Бусы.

Стеклянные и каменные. Красные. Синие. Зеленые.

Крупные бусины и совсем крохотные, которые продавались махонькими стаканами. Иные, сделанные из полудрагоценных камней, — на вес…

— Хочешь? — Я подняла нитку простых синих бусин, которые перемежались с редкими темно-красными, будто маленькие вишенки. — Или эти?

Зеленые с желтым.

— Примерь… к твоим глазам идут…

А человеческого в ней осталось меньше, нежели прежде. Разрез глаз изменился, вытянулся, да и цвет их стал другим. Не помню у людей такой яркой травяной зелени, в которой и вправду проблескивают золотые искорки.

Нос прямой удлинился, а нижняя челюсть выдвинулась вперед.

Это не выглядело уродливым, но…

Кто ее отец?

Хотя… так ли это важно? В нынешнем мире родственные узы значили мало, во всяком случае, когда речь заходила о женщинах.

За бусы я торговалась не столько потому, что пара медяшек меня бы разорили, но… принято. А мне следует привыкать к местным обычаям. Я и без того слишком уж выделяюсь.

И лишь когда бусы обрели хозяйку, моя оннасю отмерла.

Она робко коснулась каменных бусин.

Вздохнула.

И улыбнулась так искренне и счастливо, что иглоподобные клыки эту улыбку нисколько не испортили… что ж, пусть хоть у кого-то день выйдет удачным.

Снег выпал в третий день месяца Белой цапли.

Он начался еще ночью, и, странное дело, я сквозь сон ощутила перемену в мире, будто кто-то неведомый, несоизмеримо более великий, нежели я, сдвинул колесо мира, опустив его в зиму. И та отозвалась, приняла тяжесть, ответив на нее взрывом белого снежного пуха.

К утру снег лег на новую крышу.

Припрятал траву и облепил ветви деревьев. Укрыл террасу и вычистил мир. Дышать и то стало легче. Трехцветная кошка, которая за прошедший месяц стала еще больше, лениво пыталась поймать снежинку. Меня она встретила протяжным мявом, но тут же отвернулась, мазнула пушистым хвостом по снежному полу…

Следа не осталось.

Ни от хвоста, ни от лап.

И стоило бы обеспокоиться, пожалуй. Кошка обернулась. И в желтых глазах ее я прочла вопрос.

— Я не знаю, кто ты, — ответила я, протянув руку, и она подошла, робко потерлась о пальцы. — Но я знаю, что вреда от тебя не видела. Поэтому заходи в гости, если, конечно, желание будет.

Кто сказал, что кошки не умеют улыбаться?

День.

Круглое солнце, которое ради этакого случая принарядилось в яркие желтые одежды. Свет его отражался снегом.

Ослеплял.

И кажется, я поверила, что теперь все будет иначе.

Дым.

Очаг. Шину колдует над огнем. Стучит нож Мацухито, нарезая крупные коренья. Юкико жует пряную травинку, ее взгляд мечтателен, а живот округл. Она позволила себе не укладывать волосы, а просто стянула их лентой.

Араши, потеснив кошку, танцует на террасе.

Снежинки кружатся, спеша уйти от удара, а я любуюсь этим танцем. Серебристое полотно клинка тускло переливается, тянет за собой такой плотный воздух…

Хорошо.

По-своему. И белая дорожка стежков ложится на белый же шелк. Мне невыносимо любопытно, что же шьет Кэед, не первый день, но мешать ей не стоит. После того разговора она сделалась задумчива и… настороженна?

Пожалуй.