Дом последней надежды

Нингё любят кровь и человечье мясо, но и собственное их сладко, а по слухам, еще и долголетие дарует. Мясо нингё стоит дорого, а уж узкий их язык, в котором прячется тайное слово, и вовсе может испробовать лишь Император.

Закон строг.

И пробует, иначе откуда слухи, что Император способен понять все языки, которые лишь существуют в мире, будь то человеческие или звериные…

Я слушала о драконьих кораблях.

О землях дальних, впрочем, заселенных воинственными существами, способными изрыгать пламя. О морских змеях, чьи узкие тела покрыты толстой чешуей, и нет оружия, способного пробить его, о водяных ямах, где обретаются стражи, многоглазы и темнолики. О путях, проложенных на водяной глади златокрылой птицей…

Она привела тьерингов в этот мир.

Она их хранила.

Сколько могла… наверное, ночь способствовала этой беседе, мы оба сказали, пожалуй, больше, чем сами того желали. И, заглянув друг другу в глаза, кивнули: сказанное здесь не пойдет дальше.

Посветлевшее небо подарило свободу.

И холодный чай.

Пробуждение, фонари, которые я задувала один за другим. А тьеринг снимал, складывая на террасе. Позже девочки их разберут. Бумажные оболочки отправятся в очаг, а остатки свечей переплавятся на водяной бане. И горячий воск, смешанный с жиром, наполнит маленькие горшочки.

Все экономия.

Думать о ней было странно. И не покидало ощущение неловкости, будто… будто я сделала что-то не то. Или наоборот, не сделала того, что было нужно?

Сложно.

Главное, я сама открыла ворота.

— Вашим людям будут здесь рады.

— А мне? — поинтересовался тьеринг, глядя в глаза.

— И вам…

В конце концов, разговор с интересным человеком ничего не значит. Вернувшись в комнату, я переступила через девочку и приложила палец к губам, когда кошка раскрыла желтые свои глаза.

Детям сон нужен.

И взрослым тоже. К счастью, нынешний был напрочь лишен снов.

ГЛАВА 17

На ярмарку мы собирались три дня.

— Я не пойду. — Кэед уселась, сложив на коленях руки, всем видом своим выражая решимость. — Я никогда не любила ярмарки…

— Можно подумать, ты хоть на одной была. — Араши не изменила мужскому платью, правда, на сей раз ее широкие складчатые штаны были темно-красного цвета, а легкий халат, наброшенный поверх рубахи, украшала вышивка.

— Это не имеет значения.

Бумажный веер в руках Кэед трепетал.

— Трусиха.

— Кто?

— Ты.

Шину вздыхает.

Ей беспокойно, да и мне тоже. Мацухито, устроившись в углу, перебирает нефритовые бусины. Губы ее шевелятся, но и только. В остальном лицо похоже на маску — толстый слой жира и пудра, нанесенная поверх, склеились. И маска наверняка неудобна, но привычна тем, что защитит от посторонних взглядов.

Высоко забритый лоб.

Темные пятнышки бровей, нарисованные где-то на границе роста волос. И красные губы.

Мне тоже надлежало бы привести себя в приличный вид, но я наотрез отказалась. Одно дело терпеть эту невыносимую красоту по большой нужде, и совсем другое — по собственной прихоти.

— Ты не понимаешь. — Кэед злится.

Она взмахивает своим веером, и темно-зеленый рукав кимоно сползает, обнажив тонкую худую руку, усыпанную рыжими пятнышками веснушек.

— Они все будут смотреть!

Вздыхает Юкико.

Ей хочется быть печальной, потому что она кожей ощущает общий настрой — не самый, к слову, веселый, — но предвкушение чуда мешает испытывать правильные, с ее точки зрения, эмоции. Ее лицо меняет одно выражение за другим.

Недоумение.

Притворная скорбь, которую Юкико рисует столь старательно, что даже мне становится смешно.

Неподдельная радость… как же, дома ее не выпускали на ярмарки: девушкам из благородных семей совершенно нечего делать на мероприятиях столь сомнительных.

Иоко тоже никогда не бывала.

Исправим.

— И пусть смотрят. — Араши садится рядом и протягивает руку. — Пусть видят, какая ты красавица… и вообще… смотреть будут на меня…

Ее волосы, забранные вверх, стянутые этакой петелькой, ниже плеч собираются в косу. А с косы свисают ленты и бубенцы.

Тяжелые браслеты на руках — сомневаюсь, что украшение.

И ножны, пока пустые, но уверена, что мечи займут в них свое место. О да, на Араши будут смотреть многие.

— И вообще… какое тебе до них дело?

Здесь она не права.

Есть дело.

И быть может, не до всех людей, но… отец Кэед будет где-то там, среди людей. Он-то не чужд простых развлечений. И мачеха, надо полагать, не станет держать взаперти своих детей. И вот они все счастливой семьей, которой Кэед была лишена, станут ходить, бродить, смотреть на повелителей пламени. Или торговаться с ловцом птиц, который принесет дюжину дюжин пташек в клетках из лозы. Выбирать ту, что поет громче ловить измазанных жиром змей под крики толпы. Выбирать шелка и пряности. Зеркала…

И как знать, не окажутся ли у нашего лотка… не увидят ли Кэед в нынешнем ее обличье, которое она сама полагала жалким. А увидев, что скажут? Или не скажут, но подумают?

— Нельзя прятаться до конца времен. — Я тоже протянула ей руку. — Точнее, можно, но ничего хорошего из этого не выйдет. И тебе нечего стыдиться… зато есть шанс увидеть что-то новое.

Да, утешитель из меня так себе.