Дом полнолуния

А Дом как будто отвлекся от меня в ожидании чего-то большего и изредка подбрасывал мне всякие каверзы, чтобы я не заскучал. Может быть, все дело в свете. Он кажется мне слишком ярким. Все звуки приблизились и стали невыносимо резкими. Я слышу, как в дальнем конце коридора падают капли в душевой, и, главное, я слышу ветер. Оказывается, он все время говорил со мной, только я не понимал. А сейчас почти понял. Он поет тысячей голосов. Это началось с приходом зимы. Вместе с зимой ко мне пришла тревога, почти новое чувство. Не тупое отчаяние повседневности, не ужас кошмарных снов, не безнадежность подвальных коридоров. Тревога. Странное беспокойство, скребущееся где-то в животе. Я зажигал везде свет, чтобы разогнать ночь, садился в угол и прижимал к груди топор, затравленно оглядываясь по сторонам.

Дом что-то затеял, я знаю. Все эти затихающие шаги, далекие шумы, танцы света и тьмы – неспроста они преследуют меня так настойчиво. Что-то приближается.

Мне не хотелось спать. Что-то искало меня, что-то притаилось в темных углах, вынюхивая мои следы, и теперь оно, кажется, нашло меня. Я еще не знаю, что, не знаю, есть ли оно на самом деле. Просто мне ужасно неспокойно, а по ночам страшно смотреть в окно. Кажется, что кто-то стоит снаружи и вглядывается мне в глаза. Кто-то, кто-то у дверей.

За спиной у меня раздался кашель. Появился Собеседник, полупрозрачный, но все же ощутимо в ватнике.

– Боишься? – спросил он.

– Мне неспокойно.

– Боишься.

– Что-то будет. Что-то очень плохое.

– Ну и что?

– Страшно. Это что-то необычное. Что-то совсем новое.

– Ну и что?

– Оно совсем рядом. Я чувствую, оно сильнее меня.

– Ну и что?

– Я боюсь! Просто боюсь, боюсь, боюсь! Ну, разве непонятно? – я прошелся по комнате, помахал перед ним руками. – Оно произойдет, неизбежно.

– Теперь точно произойдет.

– Знаешь, ну, как-то… Мне иногда хочется умереть раз и навсегда. Я не могу вот так, каждый день.

– Чтобы умереть, надо сначала родиться, а потом жить. А ты существуешь – без начала и, видимо, без конца. Так что толку болтать о смерти? Сам-то ты в своих проблемах разобраться не можешь, вот и ждешь, чтобы кто-то пришел и задушил тебя во сне.

– Почему во сне?

– Сам догадайся.

Собеседник направился к двери и, уже выходя, бросил через плечо:

– Хочешь свободы – спи побольше.

Но это было тогда. А сегодня, когда я вернулся после долгого похода на другие этажи, Собеседник поджидал меня в комнате, расхаживая из угла в угол и поднося поминутно к лицу сложенные в благословении пальцы. Как будто курил невидимую сигарету. Он взглянул на меня исподлобья, сел на подоконник и спросил:

– Как ты мог такое допустить? Зачем, ну, зачем тебе это, ты же сам не знаешь, с чем ты связался, а туда же.

– Куда? При чем тут? Ты что, перегрелся? Так пойди во двор, посиди, там метель, живо остынешь. Чего разорался?

Я снял с плеча пустой рюкзак и швырнул его под кровать, прислонил топор к стене. Настроение паршивое, а тут еще он раскудахтался.

– Это я тебя должен спросить, чего. Это у тебя надо узнать, какого лешего ты сидишь, руки в бока уперев, когда такое делается.

Я молчал.

– Ты же сам говорил, ты же почти все понял, так почему, почему ты ничего не сделал, чтобы этого не было?!

– Что я понял? Чего не было? Чего тебе надо, в конце концов? У меня, между прочим, голова болит, трудный у меня, понимаешь, день был! И когда всякие психи припираются и начинают орать мне в ухо, мне это совсем не нравится.

В былое время Собеседник оскорбился бы ужасно. Он наговорил бы гадостей и исчез надолго. Но сейчас он как будто не слышал. Он слез с подоконника, снова стал расхаживать по комнате, размахивая руками и тихо бормоча. Изредка он выкрикивал «Нет, ну…», «Как же так…» и неизменное «Идиот…». Потом остановился и заорал:

– Мало тебе? Мало, да? Тебе всего этого мало? Ну, получи. Учти, я тебе больше помогать не буду. Все, конец моему терпению. С тобой – это как с бомбой, себе дороже.

Меня разобрал смех. Злой такой смех, нехороший. Я устал.

– А когда ты мне помогал? Когда ты мне помогал, миленький? Скажи! Было такое, было, а?

Собеседник застыл, а я продолжал, с трудом сдерживаясь:

– Было от тебя что-то, кроме неприятностей и умничанья твоего поганого? Мне было плохо – ты смеялся, мне было страшно – а тебе все равно, мне было одиноко – а тебе забавно. Ты врывался в мою жизнь, называл ее – как там? – а, жалким прозябанием, призывал ни во что не верить, хотя я даже в себя не верил, ничего не любить, хотя любить мне было нечего… А теперь все! Хана! Мне теперь не плохо. Мне теперь не хорошо. Мне теперь никак. Да кем ты хотел быть? Богом? Пророком? Я думал, ты и то, и другое. А сейчас я ничего не думаю, я ничего больше не знаю, не хочу знать, я устал, мне просто плевать. Да клал я на тебя, на истину твою, на Дом, да на все! Я живу, потому что привык, это мое тело живет, моя голова, мои мысли, они думать привыкли…

Я смеялся. Вот ведь как все просто выходит. Неужели это я?