Дом обреченных

— Нет, нет! — прошептал он, — мой дядя Майкл, потом мой отец сэр Джон, а потом и мой брат Роберт, а теперь я. Потом будут Тео и Колин. Потом Марта. И Лейла тоже. Маленькая Лейла. Мы все — Пембертоны. О Боже! — Его глаза снова крепко зажмурились, а тело задергалось в судорогах. — Моя голова сейчас лопнет! Боже, помоги мне! — Голос дяди Генри вырос до вопля. — Боже, помоги мне!

— Пожалуйста, успокойтесь, — пыталась я утешить его. — Вам станет лучше, дядя Генри. Я знаю, что станет лучше.

Эти слова нужны были, скорее, чтобы приободрить себя, чем его, поскольку это проклятие обреченности надо мной и остальными заставляло меня упасть духом, и, хотя я подозревала, что он ничего не слышит, я все равно говорила. В своей боли и страданиях дядя Генри жил где-то в полумраке между прошлым и настоящим — где-то между смертью моего отца и моим приездом, поскольку он принимал меня за мою мать.

Потом его глаза стали дикими, ищущими, он быстро терял связь с реальностью.

— Боже милосердный, не позволь мне совершить того, к чему был принужден мой брат. Пожалуйста, избавь меня от этого кощунства. Не позволь мне стать очередным орудием скорби в этом семействе!

Я в ужасе смотрела на дядю Генри. Терзая цепкими пальцами постель, с дикими глазами, бессмысленно глядящими в пространство, он сохранял проблески рассудка, что предостерегало его от безумных поступков во время бреда. Двадцать лет назад он видел, как его брат страдал теми же симптомами, достигшими высшей точки в ужасном акте убийства и самоубийства.

— Нет, дядя Генри, — воскликнула я, — этого не случится. Ваш брат этого не делал. Он был жертвой, а не убийцей.

— Ты не знаешь, Дженни. Тебя там не было.

— Но Лейла была! Я была там! — Я стукнула кулаком себя по лбу. — Если бы я только могла вспомнить! Дядя Генри, если бы я вспомнила то, что видела в тот день в роще, я могла бы избавить вас от этих мыслей, поскольку мой отец не был убийцей, и вы не будете. Вы убедили себя в том, что…

— Боже мой! — взревел он, обеими руками вцепившись себе в волосы. — Эта боль! Как будто раскаленная кочерга жжет мне мозг! — И он начал корчиться так сильно, что я подняла тревогу.

В следующий же миг тетя Анна оказалась рядом с ним и положила, утешая, руки на его грудь.

— Тихо, мой дорогой, — слезы текли по ее лицу. — Успокойся, все будет хорошо, доктор Янг уже в пути.

Когда дядя постепенно успокоился, тетя Анна резко обернулась ко мне.

— Ты! Ты расстроила его! Уходи и не приходи сюда, пока он болен!

— Но я хочу помочь…

— Ты уже сделала достаточно! Теперь уходи!

Я отшатнулась от нее, словно она была обитательницей Сент Мери, и направилась к двери. Все вокруг меня было словно сцена из кошмара — глубокие тени, ломаные углы, я почувствовала, как волоски у меня на руках встают дыбом. Я была подавлена, видя моего дядю, моего крепкого дядю, охваченного бредом и галлюцинациями. Я потеряла дар речи, способность связно рассуждать. Все, что я могла сделать, — это броситься из спальни и бежать по коридору до своей комнаты.

Смерть, казалось, окружала меня всюду. Призраки моего отца и брата были рядом; мой дедушка-самоубийца; мои погибшие при несчастном случае дядя Ричард и тетя Джейн; мой двоюродный дедушка Майкл, покончивший самоубийством; умершая двоюродная бабушка Сильвия; и моя собственная мать, длительной болезни которой я была свидетельницей.

Выскочив в коридор, ничего не видящая, я столкнулась с кузеном Колином. Он быстро поймал меня и держал, пока мы не перевели дух.

— Куда в такой спешке, кузина?

— Не куда, а откуда, Колин.

— Так откуда же вы бежите?

Я взглянула через плечо, видение дяди Генри четко отпечаталось в моем мозгу — его бледность, его глаза, его беспокойные пальцы. Это был не дом, а какой-то некрополь.

— Лейла?

Я посмотрела на Колина. Его глаза были полны беспокойства.

— Я была у дяди Генри.

— Ох… понятно…

— О Боже, он так плох! Почему ему не могут дать чего-нибудь? Лауданум…

— Он уже принимает максимальную дозу, Лейла. Доктор Янг не позволил давать ему больше, иначе… — Колин развел руками.

Да, я была знакома с лауданумом. Это было замечательное обезболивающее средство, но и у него был свой смертельный порог.

— Больше мы ему ничем не можем помочь.

— Но он так страдает!

Выражение лица Колина говорило больше, чем могли выразить любые слова. Он снова рассказывал о моем несчастном отце, о сэре Джоне, бросившемся с башни, о Майкле, отравившем себя и свою мать.

— Я не допускаю этого, — ожесточенно прошептала я, — это не может быть правдой, это не болезнь Пембертонов.

— И вы не считаете, что мы все обречены?

— Ничуть! Случайное стечение обстоятельств или местная болезнь, которая периодически обостряется, и вы глупцы, если не видите этого! Колин, как вы можете быть таким невежественным!