Дом над Онего

«Калевале» Мечев посвятил шестнадцать лет жизни: восемь — писал гуашью и тушью и еще восемь делал гравюры. В 1948 году выиграл в Москве Всесоюзный конкурс на иллюстрации к юбилейному изданию по случаю столетия «Калевалы». С этого все и началось. Сперва он, в отличие от других художников, видел эпос реалистически. Потому и поехал в Карелию: от соцреалистических штампов на Север, якобы за материалами для «Калевалы», а на самом деле просто подальше от столицы (Мюд хорошо помнил историю отца, художника Константина Пантелеева-Киреева[92], арестованного в 1937 году).

Здесь, в Карелии, в деревне Соломенное, Мечев встретил батюшку Александра Ермолаева, священника местной церкви, своего будущего духовного отца, которого он позже изобразил как Вяйнямёйнена. В этой первой серии гуашей очень заметно влияние северного модерна, особенно его лидера, финна Галлен-Каллела[93]. Та же северная природа, та же мягкая палитра (серебро, серые и коричневые тона), светотени.

— В Карелии Мечев обрел себя, — говорит с экрана Ольга Хлопина, его жена (в последнем зале показывают фильм карельского телевидения о Мечеве).

Первая «Калевала» Мечева — более двухсот работ. В юбилейное издание 1956 года вошло сто семнадцать. Однако до «Калевалы» Аксели Галлен-Каллела, последний раз изданной в 1983 году в Милане, им было далеко.

Мечев повторил попытку, на этот раз в гравюре. Снова восемь лет — и более трехсот работ. Ими иллюстрировали очередную советскую «Калевалу» — в столетие первого полного издания эпоса на русском языке (1888–1988). Здесь Мечев показал себя художником-созерцателем — мастером чернения света.

Очередная большая тема Мюда Мариевича (его имя — аббревиатура: Международный юношеский день, а отчество мать образовала от собственного имени Мария, поскольку была красной феминисткой и не хотела, чтобы сын оказался связан с репрессированным отцом) — «Повесть временных лет». Книга, из которой Русь берет свое начало. Великий русский эпос. Мечев стилизовал свои работы под старинные миниатюры.

Кстати, старорусская миниатюра — отдельная огромная тема. Я в свое время много об этом думал… Словно средневековый комикс, при помощи которого можно заглянуть в мир Древней Руси. И ведь золото тогда рисовали золотом, а не желтой краской.

Гравюрами Мечева были иллюстрированы советская «Повесть временных лет» 1991 года и финское издание 1994 года под названием «Летопись Нестора». Эта медитация над истоками рукописной книги заняла еще шестнадцать лет.

И наконец Мечев добрался до Библии — священного эпоса христиан. Теперь он пытается подняться на грань невыразимого, чтобы увидеть то, что находится по другую сторону, не сказав при этом ничего лишнего. До сих пор ему удалось достичь этого в нескольких гуашах, в частности в «Тайной вечере».

На столе свет
И буханки хлеба
Словно ладони

Фигуры людей
В ржавой тени

В ноябре 1993 года в папской библиотеке Ватикана Папа Иоанн Павел II вручил Мечеву серебряную медаль за гуманизм и достижения в искусстве.

Конда, 3 ноября

Всю обратную дорогу из Петрозаводска в Великую Губу на вымершее Заонежье сыпал мелкий дождик — на безмолвные озера, моренные холмы, лес, — и конца ему не было. Пейзаж за окном автобуса перекликался с великолепной «Балладой Болота» в наушниках моего плеера. Может, мрачная мощь горлового пения Байрышева[94] так подходила к местам, которые мы проезжали, а может, это дух алтайского шамана моросил в заонежском пейзаже? Время от времени в запотевшем окне мелькала деревня — покосившиеся хаты, почерневшие от влаги, пьяные морды в ушанках у винного ларька, беспросветная грязь, — а потом исчезала за мутными потеками. Еще в XVI веке кто-то из иностранных путешественников заметил, что грязь по колено есть пятая стихия Руси.

Каждый раз, когда я вижу на Севере следы человеческого пребывания — горы мусора, поредевшие леса, урановые дыры, — меня терзает одна и та же мысль (в сущности, не слишком оригинальная): человек — это рак природы. Злокачественное образование. Больная ткань.

Так, может, правы были скрытники — члены одной старообрядческой секты (их еще называли бегунами), которые, чувствуя приближение смерти, бежали на безлюдье, на болота. Зачем оставлять после себя следы — курганы, памятники, кресты? Не лучше ли, чтобы тело сгнило в торфе и растворилось в болотном азоте?

4 ноября

Дневник — своего рода убежище… Школа самодисциплины и непрестанной сосредоточенности, чтобы не выпасть из самого себя и не утратить ощущение дистанции. Одно дело — роман: там можно не таиться и под маской разных героев демонстрировать самые тайные стороны своей личности. Вымысел позволяет автору провозглашать эпатирующие взгляды, вкладывая их в уста вымышленных персонажей. Но дневник (я говорю о литературном жанре, а не об интимных записях, не предназначенных для печати) требует сдержанности.

(На полях «Дневника» Марай[95])

Клим Hoc, 6–8 ноября