Дом на улице Овражной

— Это кто пойдет? — побледнев, очень тихо спросил он. — Ты пойдешь? Ну и иди. Только знай, больше ты мне после этого не друг. Так и скажи Ивану Николаевичу: Вострецов один ищет, а я не буду. Да и правда, — добавил он, махнув рукой. — Какой от тебя толк? Только все хнычешь. То тебе холодно, то Ваську испугался. Такому не исследователем быть, а на печке сидеть…

Я уже не рад был, что заговорил об этом.

— Ну, говори последний раз: будем искать вместе?

— Будем, — опустив голову, ответил я и покорно поплелся за Женькой.

В дом номер 14, где жил когда-то старый рабочий Виталий Ильич Купрейкин, мы решили не заходить: все равно придется ехать к нему на Калининскую в воскресенье. Дома двенадцатый и тринадцатый, пока я бегал в универмаг и гостиницу, без меня уже обследовал Женька.

— Пошли в пятнадцатый, — сказал мой друг и зашагал к двухэтажному полудеревянному дому, весь низ которого занимала керосиновая лавка. Я двинулся следом.

Вход в дом был со двора. На второй этаж вела узкая крутая лестница. На верхней площадке было две двери: одна направо, другая налево. Женька подергал за проволочную ручку звонка у левой двери. Звякнул колокольчик. Послышались шаркающие шаги, и в дверях показалась высокая прямая старуха со строгим лицом. В руке она держала половник, от которого шел пар.

— Вам кого? — спросила она сурово.

Мне стало неловко от ее колючего взгляда. Я даже попятился.

— Вы извините, — сказал Женька. — Мы только на минуточку.

— А все-таки кого вам надо? — все так же строго настаивала старуха, загораживая дверь и не пуская нас в квартиру.

— Вы не знаете? — заторопился Женька. — Тут у вас, на Овражной, учительница одна жила… Ольга ее зовут… — Он поспешно вытащил из кармана наши бумаги.

— Ольга? Какая такая Ольга? — удивленно произнесла она, и вдруг суровое ее лицо посветлело. — Так вам, наверно, Ольгу Александровну надо, Пономареву! Как же не знать! Ее все знают. Она у нас человек заслуженный. Депутат горсовета…

Мы не верили своим ушам. Неужели нашли?

— Замечательная женщина! — продолжала старуха, энергично взмахивая половником. — Такая чуткая, заботливая…

— А где… где она живет? — запинаясь от волнения, спросил Женька.

— Да в доме двадцать! Наискосок от нас. Ну, как же мне не знать Ольгу Александровну!..

Кубарем скатились мы с лестницы, не дожидаясь, пока хозяйка квартиры кончит расхваливать учительницу из дома двадцать. Перегнав меня во дворе, Женька только крикнул, обернувшись:

— Скорее!

Мы бросились через улицу, чуть не попали под колеса отчаянно загудевшей машины и, провожаемые громкой бранью шофера, помчались по тротуару. Шестнадцатый… Восемнадцатый… Двадцатый!..

— Здесь, Сережка!

Женька остановился и, отдышавшись, оглядел меня придирчиво и деловито.

— Галстук поправь. Ну-ка, дай я сам. И пуговица оторвана. Вот растяпа!

На пальто у меня действительно не хватало пуговицы. Должно быть, потерял в универмаге, когда пробирался в толпе. Я с огорчением покрутил торчавшие в петле ниточки. И вдруг что-то белое промелькнуло в воздухе. От сильного удара по уху у меня перед глазами запрыгали разноцветные шарики, как будто в лицо мне швырнули горсть пороху. В тот же миг у Женьки с головы слетела шапка. Схватившись за ухо, я испуганно оглянулся, и тотчас же крепкий снежок залепил мне правый глаз. Я взвыл от боли. Но другой глаз у меня был все-таки цел, и я увидал над соседним забором двух мальчишек, взобравшихся, должно быть, на высокий сугроб. Это были Васька Русаков и верный его дружок Колька Поскакалов. Перед ними, на доске забора, рядом лежала батарея снежков.

— А ну, Коля́! — завопил Васька. — Давай еще залп!

В нас опять полетели снежки. Один чуть не задел меня по носу, другим попало Женьке по щеке. Я не стал дожидаться нового залпа и, забыв про Женьку, про учительницу Ольгу Александровну, до встречи с которой оставалось каких-нибудь два шага, про наш уговор объяснить Ваське, какое у нас задание, — сорвался с места и пустился наутек.

— Куда, Серега? Стой! — кричал мне вдогонку Женька.

— Стой, Серега, мы тебе еще влепим! — улюлюкая, гоготал Васька.

— Эй, держи его, держи! — визгливо смеялся Колька Поскакалов.

Я мчался не оглядываясь. Еще два снежка просвистели у меня над головой, и я припустил быстрее. Помню, на бегу я несколько раз поскользнулся, упал, вскочил на ноги и побежал дальше.

Опомнился я только у сквера на площади Гоголя и остановился, тяжело дыша. И тут, отдышавшись, вдруг вспомнил: Женька! Что теперь будет? Мне представлялось, как Женька подойдет, как посмотрит презрительно мне в лицо, может быть, с негодованием плюнет на мостовую…

Солнце рассыпало по сугробам радужные искры. В скверике гомонили малыши, суетясь вокруг недолепленной снежной бабы. Прогудел самолет, и по площади скользнула его стремительная тень. И во всем этом — в солнечных искрах, в криках ребятишек, в реве самолета — была какая-то тревога, затаившаяся, неясная, но неизбежная, как эти громадные сугробы, которые не растают до самой весны…

С замирающим сердцем ждал я Женьку.