Дом на горе

А помнишь тот день ноября, когда ты впервые пригласила меня к себе в гости? Был день с мокрым снегом, мокрым льдом под ногами. Я совершенно промок, ты поставила мои туфли на батарею. А те хризантемы? Мы купили их у промерзшей старушки, и на улице они выглядели свежими и крепкими. Но что произошло с ними дома? Признаюсь тебе, я написал стихи. Верней, сочинил, а записываю только сейчас. Интересно же посмотреть, как выглядят они на бумаге.

Я принес хризантемы с мороза, я не думал, что их лепестки, напоенные белым наркозом, к неожиданной смерти близки.
Вот они оказались в тепле, вот они поселились в стекле, три замерзшие девочки-сестры с выраженьем тоски на челе.
Так о чем мы с тобой говорили, и о чем не сказали тогда? Был ноябрь, и сомнения вили на деревьях подобье гнезда.
Пропадали с тобой в маете мы, каждый мукой неясной томим, и смотрели на нас хризантемы угасающим взором своим.
Белый цвет, но уже по углу что-то тлеет подобно углю, и с улыбкой своей незабвенной ты сказала: «Я вас не люблю».
Ах, какая в устах твоих нежность и какая полынь на устах, и черна твоих глаз неизбежность, и черны лепестки на цветах.

Сейчас мне эти стихи кажутся сентиментальными и неуместными. Но приятно вспомнить. Так кто же я, физик или лирик? Помнишь наш давний разговор? Спор бесплодный. Физика и лирика сделаны из одного теста только выпечка разная.

13 июля. Работаю. Мне хорошо живется на даче. Абонировал чердак и никого не пускаю. Николай ходит на цыпочках. Я у него генератор идей. И в самом деле мысль о том, что шаровая молния это мини-планкеон, весьма продуктивна. Эх, мне бы еще полный душевный покой! Но зачем ты терзаешь меня? Верней, не терзаешь, напротив, отдаляешься постоянно, не подпуская близко. Собственно, этим и терзаюсь.

Думаю о нашем мальчике. Да, нашем, нашем, что бы ты ни твердила! Сын звезды! Сильно сказано. Откуда ты похитила эту красивую метафору? У Оскара Уайльда? И до Экзюпери рукой подать. Никогда не замечал в тебе литературности. Скорей это присуще мне. Один человек разъяснил: «Она просто строит из себя загадочную женщину». Беда в том, что он глуп. Он не понимает, что ты в самом деле загадочна. Но к чему эта выдумка? Борьба за независимость? Если не я, то кто?

Должен же быть на виду хоть один достойный кандидат. Не бородатый же гиперреалист из той мастерской?

Видел пронзительный сон. Будто я умираю, а ты подошла, взяла меня за руку и так скорбно, ласково смотрела. Проснулся весь в слезах. Не могу без тебя жить, а живу. И что же мне делать?..

Гной взгляд сбоку, одной половиной лица. При этом ты умеешь как-то пристально посмотреть. Глаз словно ввинчивается, совершая крохотное вращение по орбите. Это взгляд птицы. От птицы в тебе много. Иногда сожмешься, уйдешь в себя. Одинокая черная птица на ветке.

Когда за каменной окажемся горой, когда назад прощально обернемся, предстанет жизнь ребяческой игрой, и горестям мы только улыбнемся.
Беда, печаль, возвышенная страсть, благополучья жалкие приметы, всего лишь обносившаяся снасть у корабля, влекущего нас в Лету,
И те неповторимые черты, которые до боли поражали, покажутся с небесной высоты уже неповторимыми едва ли.
Что жизнь была! Что говорить о ней, когда теперь мы вольны и бессмертны, чем дальше улетаем, тем сильней в нас разгорается огонь всесветный.
И там, где пламя порождает новь, где прошлое едва ли различимо, еще раз обрисуется Любовь, покинута, забыта, нелюбима…