Дом на горе

— На книги мне выдавали деньги. Один раз купил очень раннее издание «Маленьких трагедий» Пушкина за пятьдесят рублей.

— Здорово! — воскликнул Роман. — А мне ничего не дают.

Мной овладело вдохновение:

— Родители собирались забрать меня с собой, но я наотрез отказался.

— А в какой они стране?

— В Новой Зеландии, — небрежно сказал я.

— В Новой Зеландии! — ахнул Роман.

— Да. Это уникальная страна. Весь год там держится температура около двадцати пяти градусов. Нет змей и хищников. Горы, леса, водопады.

— Фантастика! — простонал Роман, — Чего же ты не поехал?

— Успею еще. Отец сказал, что намерен объехать весь мир. Вот подрасту, подключусь.

— Да! — Роман вздохнул. — Тебе повезло. А у меня тоска. Ни в чем нет счастья.

— Ну-ну, — сказал я. — По-моему, у тебя все хорошо.

— Ужасно! — трагическим голосом произнес Роман.

— Да что ужасного?

— Вот догадайся.

— Не представляю…

— Тоже мне поэт… — Роман принялся расхаживать вокруг со значительным видом. — Поэт, а догадаться не можешь…

— Влюбился, что ли?

Роман гордо вскинул голову и поддел ногой кучу хвороста.

— А в кого? — спросил я.

— В кого, в кого… В Машку!

Вот так номер! Я уставился на Романа.

— Ты ее не знаешь, — сказал он. — Это ведьма, колдунья. Запросто приворожит. Читал у Куприна? Вот и эта. Она меня приворожила.

— Но зачем? Тебя-то зачем?

— А так, для порядка. Смотри, и тобой займется. Видал, какой у нее глаз? Черный. Жуткий.

— Да… — протянул я. — История…

— Ничего, — сказал Роман. — Я, так сказать, еще молод. Машке почти шестнадцать. На три года. Подумаешь. Бывали разные случаи. У нас есть знакомая пара. Она старше его на двенадцать лет.

— А ты что, жениться собрался?

— Да нет, зачем. До женитьбы еще далеко. Знаем законы. Но ты мне должен помочь.

Роман подсел с заговорщицким видом.

— Говори ей обо мне разные вещи. Ну, мол, умный, играет в теннис. У меня, между прочим, второй юношеский. Так и скажи, умный не по годам. Вообще-то она знает, что я вундеркинд, но не придает значения. И еще. Сделай, мон шер, одолжение.

— Какое?

— Сочини стихи. А я подарю. Ну так, лирические. Про черные глаза, про колдовскую силу.

— Не умею я по заказу.

Роман надулся.

— Тоже мне друг. А кто тебя выходил, от больницы спас? Кто хранит твои тайны?

Я вздохнул. Делать нечего. Пришлось уступить Роману.

Уж кто действительно любит Марию Оленеву, так это пудель Бернар. Она в лес или на речку, пудель за ней. Она с книгой в кресле-качалке, Бернар у ее ног. В ее присутствии он становится задумчивым и обходительным. А между тем я видел Бернара, когда он с самым разбойным видом гонял сьяновских кур.

Конечно, я не Бернар. Я не мог лежать у Машиных ног и рассказывать про достоинства Романа. Тем более, эта затея казалась глупой и бессмысленной. Но пришлось держать свое слово.

У Маши протяжная походка. И все движения медлительные, с притормаживанием, что ли, в одной точке. Например, она поднимается с кресла и вдруг замирает над ним, а потом, уж совсем распрямляется. Ощущение странное. Словно перед тобой идет кинолента, но на мгновение появляется стоп-кадр.

Такое же «замедление», но уже внутреннее иногда отражает ее лицо. Взгляд становится отсутствующим, брови слегка сдвигаются, как бы удерживая взгляд и возвращая его внутрь. В один из таких моментов я и начал неудачное воспевание Романа.

— Что? — сказала она, направив на меня свой отсутствующий, но в то же время утяжелившийся взор.

— Очень хорошо играет в теннис… — повторил я растерянно.

— Какой теннис? — спросила она.

— Он очень много читал, — сказал я уныло. — Вообще не встречал более способного человека.

— Я знаю, — сказала она, возвращаясь из мира своих раздумий. — Он очень хороший мальчик.

— Мальчик… — пробормотал я. — Он взрослее своих лет.

— Ничего в этом хорошего нет. — Маша нагнулась и сорвала кустик пунцовых лесных гвоздик, — Не спешите вырваться из мира детства.

— Я-то уж давно вырвался, — сказал я с тоской.

Она сорвала еще несколько гвоздик, выпрямилась и ровным голосом произнесла:

— Вы, может быть. А Роман еще нет.

Я стоял с потерянным видом. Вдруг она протянула мне гвоздики и сказала:

— Не печальтесь. У вас хорошие стихи.

Повернулась и ушла. Только ворох тяжелых черных волос, перехваченных волнистой белой заколкой, качнулся на бледно-голубом платье.

Большую часть времени мы обитали на даче вчетвером. Вернее, впятером, если прибавить Бернара. Взрослые наезжали хаотически, выгружали сумки с продуктами, устраивали шумный пикник, а на утро отправлялись восвояси.

Я заметил, что Корнеевы-старшие держатся отдельно. Николай Гаврилович привозил своих знакомых, Лидия Васильевна своих. Меж собой они были вежливы и доброжелательны. Николай Гаврилович хохотал и картинно обнимал Лидию Васильевну. Она выдерживала мгновенье, а потом устранялась из объятий и уходила заниматься хозяйством.