Дом на берегу

— Потому что еще не время, — сказал он, — я не собираюсь пока никому об этом рассказывать, даже своим ученикам, если тебе так нравится их называть. Ты единственный, кому известно, что я веду поиск в этом направлении, хотя он никак не связан с моей основной работой. Препарат был получен случайно, и мне еще многое надо выяснить, прежде чем я буду хоть как-то уверен, что у него есть перспективы. Я планирую серьезно этим заняться в сентябре в Килмарте. А пока — ты же будешь какое-то время один в доме — мог бы хоть раз испытать его и рассказать мне о своих впечатлениях. Возможно, я ошибаюсь. И препарат вовсе на тебя не подействует, разве только конечности ненадолго онемеют, да мозги начнут соображать быстрее.

Как и следовало ожидать, после очередной рюмки коньяка, он в конце концов меня уговорил. Он подробно описал свою лабораторию, дал ключи от двери и буфета, где хранился препарат, и объяснил, что его действие может быть внезапным, то есть переход из одного состояния в другое совершится мгновенно, без промежуточной стадии. Еще что-то о последствиях, о возможной тошноте. Но когда я спросил, что же я могу там увидеть, он отказался что-либо говорить.

— Нет, — сказал он, — ты можешь бессознательно настроиться на те же сцены, что видел я. А мне нужно, чтобы ты пошел на этот эксперимент без всякой подготовки и предвзятости.

Через несколько дней я уже покинул Лондон и прибыл в Корнуолл. Дом был полностью готов к моему приезду, Магнус договорился предварительно с миссис Коллинз из Полкерриса, небольшой деревушки неподалеку от Килмарта: комнаты были проветрены, в вазах стояли цветы, в холодильнике — необходимый запас продуктов, в музыкальном салоне и библиотеке топились камины, хотя была середина июля. Пожалуй, даже Вита не смогла бы все устроить лучше. Первые несколько дней я наслаждался покоем и комфортом, чего, насколько я помню, этому дому не хватало в те времена, когда его хозяевами были очаровательные и несколько эксцентричные родители Магнуса. Его отец, капитан Лейн, морской офицер в отставке, обожал ходить под парусами на яхте водоизмещением десять тонн, на которой мы с Магнусом неизменно страдали приступами морской болезни. Мать, рассеянная и взбалмошная — очаровательное создание, — в любую погоду на улице и дома ходила в огромной широкополой шляпе. Ее всегда можно было видеть за одним и тем же занятием — она срезала увядшие головки с роз, которые выращивала с подлинной страстью, но почему-то безо всякого успеха. Я посмеивался над ними и очень их любил. А когда они оба умерли, с разницей в двенадцать месяцев, я, мне кажется, даже больше переживал, чем Магнус.

Как давно это было. Теперь дом выглядел совсем иначе: изрядно перестроен и отделан в современном стиле. Однако и сейчас в нем чудилось их незримое присутствие; по крайней мере, первые несколько дней это ощущение меня не покидало. Сегодня, после эксперимента, в моем восприятии что-то изменилось. Если бы в те далекие времена я почаще заглядывал в подвальное помещение, я бы, вероятно, почувствовал, что дом хранит память и о чем-то ином.

Я вылез из ванны; вытерся, надел чистое белье, закурил сигарету и спустился в музыкальный салон (так принято было здесь называть гостиную), потому что родители Магнуса любили музицировать и петь дуэты. Мне не давал покоя один вопрос; можно ли уже наконец выпить — это было бы сейчас очень кстати. Но, рассудив, что лучше перестраховаться, чем потом кусать локти, я решил обождать еще час.

Я включил проигрыватель и наугад взял из кипы пластинок одну сверху — Бранденбургский концерт № 3 Баха — в надежде, что это поможет мне восстановить душевное равновесие и самообладание. Однако Магнус, должно быть, перепутал все пластинки и конверты, когда приезжал сюда в последний раз, поскольку, когда я наконец устроился поудобней на диване у камина, на меня хлынули не размеренные аккорды Баха, а беспокойный, тревожный рокот «Моря» Дебюсси. Наверное, Магнус слушал эту запись, когда приезжал на пасхальные каникулы. Странно. Я всегда считал, что он не любит романтиков. Вероятно, я ошибался, хотя, кто знает, за эти годы его вкусы могли измениться. А может быть, его проникновение в неизведанный мир пробудило в нем тягу к музыке, завораживающей мистическими звуками, таинственными заклинаниями морского прибоя? Видел ли Магнус, подобно мне сегодня, морской рукав, глубоко врезавшийся в сушу? Видел ли он зеленые луга, такие сочные и яркие, голубой залив, наступающий на долину, каменные стены монастыря, расположившегося у холма? Как знать! Он ничего мне не сказал. Столько всего не удалось выяснить во время этого дурацкого телефонного разговора! Сколько всего недоговорено!