Дом Леви

Узкая и высокая экседра окружает со всех сторон здание. На стенах в картинах рассказывается вся почтенная история Германии в образах великих личностей разных поколений – тянутся галереей короли и кайзеры, полководцы и министры, верой и правдой служившие Германии. Одни – бородатые, другие – усатые, и все отутюженные и увешанные регалиями, и у всех выражение лица, как будто они хотят чихнуть, но личная их честь и честь Германии, возложенная на них, заставляет их сдерживаться столько лет. Последний в этой шеренге – первый президент республики Фридрих Эберт. Из-за недостатка места на стене затиснули его в угол, рядом с дверью, на которой светятся, выписанные вензелем два ноля. Улыбка на его лице свидетельствует о великом смущении в связи с местом, в котором он оказался между высокопоставленных особ. Но, к чести школьного служки Рихарда Шульце, следует сказать, что он одинаково относился к графу и сыну сапожника, и каждое утро сметал пыль с картин королей и президента с большим уважением и педантичностью. Удостоившись чести расхаживать между великими германцами и взирать на сияние их лиц, он составил в своем воображении особый подход к этим особам, к этой «золотой династии». Выражение лица генерала внушало служке трепет, спина его резко выпрямлялась. Казалось, еще миг, он начнет высокомерно и четко печатать шаг и, отойдя в угол, начнет громко чихать, и высморкается с большим удовольствием. Но Рихард Шульце сдерживался и с любовью нес свои страдания, сужая один глаз, как привыкший с юности носить монокль в другом глазу, и разговаривая языком аристократов. И только один раз в день он опускался до речи простых людей – в полдень, когда ученицы расходились по домам, и в школу врывался батальон уборщиц, вооруженных метлами и щетками. В этот час между сими малыми он стоял, как неограниченный властитель. Облака пыли вставали нимбом над его челом, и тряпка в его руке, которой он проверял чистоту после их уборки, развивалась в сквозняке из открытых окон, как знамя войны. Он переходил от картины к картине и ораторствовал перед слушательницами:

– Были периоды. Были времена у нашего народа, и нет их больше. Ушло наше сияние. Ушла наша слава. А почему? И я говорю вам: из-за негодяев, которые дорвались до власти. Выйдите и поглядите, до чего они довели нашу страну! И я говорю: пусть сапожник правит свои колодки, и оставит власть тем, кто рожден править страной.

Шульце был одним из глав тайного, но упрямого и последовательного бунта против директора школы доктора Гейзе, бунта, который бессловесно выражался в сердитых лицах учительского состава. Доктор Гейзе пришел в школу как представитель республиканцев. «Сердце у него слева», – дискутировали между собой педагоги, – «он либерал». Доктор был уроженцем Берлина, любил анекдоты, песни и вино, и никакого воображения у него не будила компания, висящая вдоль стен. Проходя по экседре, он в насмешку подмигивал глазами «великим», пучившим глаза в пространство, не в пример учителям, строго относящимся к себе и с кислым выражением – к другим, сам же все принимал со смехом, острил направо и налево, касаясь морали, разума и знаний, изрекаемых коллегами и демонстрирующих аристократичность. Когда они покачивали головами в знак отрицания, он покачивал рыжей своей головой в знак подтверждения. Удивительно, каким образом не тускнели его голубые глаза от прохождения в течение многих лет сквозь строй подавляющих в себе ненависть взглядов и шепотков тайного бунта, а сохраняли в себе искры иронии и лукавства. Даже когда в его кабинет являлась провинившаяся в чем-то ученица на его высший суд, веселые искорки не исчезали из его глаз. Стояла она в угрюмом директорском кабинете, опустив голову и с трудом дыша. Доктор, держа руки в карманах, опирался спиной о карту Германии, занимающую всю стену. Даже на фоне этой огромной карты, округлая фигура директора не несла в себя даже каплю «аристократичности» генерала. И слова изрекались им даже с каким-то удовольствием:

– Ну, м-м-м, дочь моя, каковы твои преступления, в чем ты согрешила?

Девушка оправдывается, мямлит, доктор слушает и не слышит, делает два шага в сторону провинившейся и опирается на бюст Руссо. Бюст этот был тоже новшеством, который колол глаза многим в этом уважаемом учреждении, ибо появился там с приходом доктора Гейзе. Тряпка Рихарда Шульце не касалась физиономии этого француза. Теперь доктор с приязнью потрепал щеку Руссо и обратился к волнующейся девушке: