Дом Леви

– Слышно. Отрастил бороду в тюрьме.

– Послушай, ты ведь нуждаешься в паре-тройке сотен? Ты должна немного принести спокойствия в сердце Отто.

Но Мина сопротивляется, что есть силы. Источник этих денег – скверна, и она не желает ими пользоваться. Оскар просит газету и оставляет на прилавке крупную купюру, и пока Мина успевает вынуть сдачу, исчезает в потоке прохожих. Мина записывает в книге, сколько она должна Оскару, и назавтра, когда он появляется, строго его отчитывает:

– Вернется Отто из тюрьмы, вернет тебе все, что тебе полагается.

– Вернет, не вернет, – говорит Оскар, с удовольствием покручивая тростью, – скоро твой Отто вернется. Слух такой, что забастовка скоро кончится. Еще день-два. И Отто выйдет из тюрьмы.

И снова он просит газету, и снова оставляет купюру, высоко несет свою напомаженную шевелюру, и, весело насвистывая, проходит мимо горбуна, взглянуть на открытки и послушать его выкрики.

«Вот, болтун пустоголовый, – думает Мина, глядя ему вслед, – лучше пусть Отто посидит еще в тюрьме, лишь бы забастовка продолжалась, а не закончилась впустую».

– Забастовка продолжается! Покупайте «Красное знамя»! Забастовка продолжается!

Медленно-медленно переулок пустеет. Горбун прячет открытки в карман и направляется в трактир, согреть себя бокалом пива. Он снимает свою белую бороду, и, проходя мимо киоска, останавливается на миг, смеется, глядя на Мину, плюет со значительным видом, и исчезает в трактире.

Около кухонного окна стоит Хейни сын Огня и смотрит на узкий белый квадрат двора. С утра не него еще не ступала нога. Только мусорные баки у стены поблескивают сквозь снег, как почерневшие пни. Долго уже стоит Хейни у окна, спиной к кухне. В углу, на диване, сидит его мать, сгорбившись над вязаньем носков, и ноги ее – на нагретом кирпиче. Деревянные босоножки Тильды стучат по деревянным брускам пола. Она гремит кастрюлями и тарелками, шуршит щетками. Кухня полна шума. Рядом с плитой кроватка малыша. Тильда привязала его кроватке, дала ломоть хлеба, и он жует, чмокая губами. Затем Тильда пошла в свой «салон». Хейни не отходит от окна, огромное его тело заслоняет свет, и старуха держит вязанье почти у самых глаз. Мороз покрыл стекло, и дыхание Хейни прогрело глазок в наледи. Снег продолжает падать, и воздух наполнен густой безмолвной белизной.

Замолкла кухня, как и молчание Хейни. Только стук двери прерывает на миг тишину за его спиной. Тильда вернулась в кухню с картонной коробкой, полной елочных украшений, высыпала всю эту празднично сверкающую мишуру на стол, мягкой тряпкой протирает цветные стеклянные шары, и в глазах ее приязнь и гордость. Тотчас же малыш отбрасывает остаток ломтя, протягивает ручки к сверкающим чудесам и разражается требовательным ревом.

– Ш-ш-ш!.. Заткнись, дьявольское отродье, не ори! – пугается Хейни сын Огня и поворачивает голову от окна.

– Чего ты так раскричался? – заступается Тильда за малыша. – Бездельничаешь здесь часами и наполняешь кухню криками.

– Заткнись и ты! Я что, не имею права на минуту покоя в своей кухне? На минуту… – взрывается Хейни.

– Ш-ш! – поднимает мать палец. – Успокойся, – выговаривает она невестке.

Тильда вытирает свои драгоценности, мать погружена в свое вязанье, малыш Макс дремлет, на плите помигивает малый огонь, а за окном – снег и снег, без конца.

– Мерзость! – силой ударяет Хейни ладонью по подоконнику.

Тильда оставляет тряпку. Мать поднимает голову, Малыш пугается крика отца и пускается в рев. Старуха встает, берет малыша на руки, возвращается на свое место, убаюкивая его:

Ночь безмолвна. Дремлет скит.
Сладок сон. Лишь он не спит.
Спят святые, день поправ.
Парень молод и кудряв,
Прямо с неба, среди рос,
К нам идет Иисус Христос.
К нам идет Иисус Христос.

Деревянный пол скрипит под тяжестью шагов Хейни. Когда он проходит мимо стола, Тильда накрывает руками свои драгоценности к празднику, словно пытается их защитить от прикосновения недружественных рук. Хейни подходит к плите, и подбрасывает хворост в слабый огонь, еще и еще. Языки пламени взмывают в трещинах плиты и лижут кастрюли. Кухня наполняется запахом дыма и огненными бликами.

– Ты с ума сошел? – вскрикивает Тильда. – Двухдневную меру топлива потратил в один миг. Откуда я возьми сотенные, чтобы купить дрова, если ты уже две недели бездельничаешь?

– Заткни пасть, – орет Хейни, – чего ты напала на меня со своим воем? Мерзость, все мерзость!

– К нам идет Иисус Христос! К нам идет Иисус Христос! – повышает голос старуха, чтобы заглушить крики.

– Все это от безделья, сидит целый день на диване, скрестив руки. Встань и сделай что-нибудь.

– Я что, не делаю? Забастовка это и есть настоящее дело.

– Забастовка – великое дело! – встревает старуха в ссору.

– Хоть бы она уже закончилась, чтобы все это безделье закончилось, – кричит Тильда.