Читаем Дом, которого нет полностью

но всё же удивлён: без всяких "ай", "фу"

и прочих восклицаний та считает,

что убивать мужчине подобает.

– Живём отнюдь мы, знаешь, не в идиллии.

Щека вторая – доведеньем до абсурда

зла, мол, "давай, ударь" – низводит силу в ноль.

Как-то смеясь, маньяка я спугнула,

его молила слёзно: ну, убей,

и тот сбежал от психа поскорей.

Но это не относится к сражениям.

Чтоб друг внутри был, нужен внешний враг.

Святое защищать от искажения

здесь, в этом мире, можно только так.

В одном себе сражаться – так и двинуться

недалеко. Я это проходила всё.

– Да, соглашусь: убийство значить может

в бою – триумф над злом, ну, фигурально.

Но мы не викинги, не римляне мы всё же.

И дело тут совсем не в наказанье

законом. Низко убивать в постели, как бы

сам низок ни был червь поганый, враг твой.

Прийти к нему, раскинув крылья мести,

замучить, обливая кровью стены –

не так уж трудно, если это "есть зачем".

Иначе сам уйдёшь в болото, пленный

своей же силой. Только контролируя

холодной головой ту, можешь применять.

– Так нужно стать бесчувственным? – Нет, чувство

взять под контроль, как кормчий, правя им.

– Но, что если то вырвется? – Искусство

себя вести имеют, кто привил

с младых ногтей себе – способность подчинения.

Потом так подчиняются себе они.

– Я так пыталась. Долго, долго сдерживать

могу агрессию, но та однажды рвётся

наружу в миг, когда слаба слишком, её держать.

Ну, мне тогда ей стать лишь остаётся.

– А почему б, – спросил он, – её просто

ни воспринять, как часть себя, как нос иль

глаза? – коснулся носа пальцем указательным,

а Лора отшатнулась, как с удара.

Искрило прямиком, не по касательной.

Но человек ей важен больше жара

того, что в областях, прикрытых дважды.

Для разговора отреклась от жажды

другого толка. Разговор стократ важнее.

Случается дай боже в год он раз…

Нет, настоящий, не в пример всей болтовне,

что окружает шумом улья нас.

Глушила, кроме головы, все точки Лора.

Низо́к, очнувшись, добивался ссоры.

– Я не терплю притрагиваний. Если

уж хочешь, разрешенья попроси.

– Но трогать просто так ведь интересней,

ты не находишь? – было свыше сил

её, в ответ улыбочке ехидной

не зарядить холодной: серповидной.

– Знакомы мы с тобой не больше часа,

а ты уж вторгся в личное пространство.

Не думай, что со мной такое часто.

Ты мне общением по нраву, а не страстью.

Не думай я, что ты – как я, но пола

другого… – Что, свалился бы во двор я? –

Смех чертенятами в углах гнездится губ.

А ей, однако, вовсе не до смеха.

Мощнейшая волна (хоть он не груб,

но не считается ни с "не", ни с его эхом),

от живота и вниз прошла, как в кратере.

Сравненье по́шло. Но зато понятно всем.

– Прошу одно: дистанцию держать, –

вздохнула Лора. И усильем титаническим

в себе расправилась со всем, что унижать

могло её, по её мненью, статус личности.

Ян удивлён такой был бурною реакцией.

Краснел, как дева (девой был) Горацио.

Ей позвонили. Мать. Идти домой

для разговора срочного сказала.

Она и наплевала б на конвой,

игнором спровоцировав скандал, но

уйти был нужен повод. Впечатление

нуждалось в обмозговываньи (времени).

– Ещё увидимся, – сказал он, номер взяв.

На всякий случай та его оставила.

И, гордая защитой своих прав

перед абьюзом, трепеща, рассталась с ним.

Ни разу в жизни не испытывав подобного,

не понимала, что с ней. Мозг преда́л её.

Тридцаток сребреников взял Искариот

Иуда. Этот сделал всё бесплатно.

Без поцелуев и прощаний, сдал живот

и области приложенные. Знатно

ругалась на себя, обратный путь

успев Египетской Марии протянуть:

от кающейся грешницы до девки

бордельной, той, что даст, её раз тронь.

Из головы пришёл он. Образ редкий

стал редкой тварью, оседлавшей трон.

Не знала ничего о нём, но чуяла,

что может оказаться не к плечу пальто.

И злилась. Мать с Инессой, в удивление,

ей предложили… лишь сходить в кино.

Звонков из школы, прочих осложнений не

было в помине. То-то и оно:

всё продолжалось, всё как будто длилось.

Она же, – в дюнах, – вся остановилась.

Оставим-ка и фильм со спецэффектами,

и Лорину троичную семью.

Чтоб продолжать о них, надо, хоть редко, мне

настраивать гармонию мою

элитным алкоголем разных стран.

Дневник отца нашёл в тот вечер Ян.

<p>(заметки на полях) Обращения к сыну, прочитанные им после смерти отца</p>

Уехал по-английски, не прощаясь.

Глупей нет дела, отрекаться вслед.

Знай, Ян, ты мог бы с чёртом брудершафт пить,

но в доме у меня иметь обед.

Нет бога у тебя. В тебе поэтому

его, как маяка во мраке, нет.

Когда неоновые блики вместо света, то

забудешь, что такое солнца свет.

Будь блудным сын мой, отгуляв, вернулся

бы, переев до отвращения утех.

Но не таков ты. Блуд тебе – не чувство,

тем более, насмешнику, не грех.

Ты не горишь, и потому не гаснешь.

Себя испытываешь, да, но – для чего?

Контроль имея проявлений разных

огня в себе, утратил смысл его.

Я дал тебе всё, что имел. От знаний

до навыков владения игрой.

Учил, когда уместно наказанье.

Что взгляд на мир быть должен чист, прямой.

Так рвёшься «сам в себе достичь». Похвально.

Отвергнув корни. Всех, ты сам на ком

стоишь. Твой род уже платформу дал нам.

Вот блажь: не сын, чтобы не быть "сынком".

Коль смутно время, смутны современники.

Перейти на страницу:

Похожие книги