Дом коммуны

— И про нее, а как же!.. Это чтобы мне раньше кто сказал, что у меня такой внук вырастет, положила б голову на рельсы. Я же ему и учиться помогаю... Данилович, где тут кнопка? Выключи холеру эту, выключи!.. Тебе одному расскажу, и мне хватит. А то и правда, корреспондент твой раструбит на всю и вся, тогда мне и пройти по городу не дадут. Ну, скажут, Катерина Ивановна, ты и обнажилась на весь белый свет. Надо ли про это так публично? Не все поймут меня, не все. Ага, вот она, та кнопка... Сама выключу, сама. Сиди уже. Выключила, кажись... — Повисла опять пауза, как и перед тем, когда она собиралась наговаривать на магнитофон свою исповедь.

— Слушаю, Ивановна...

— Во рту пересохло.

— Тебе что, вина предложить? Моя Дуся другой раз позволяла себе. Не много, а так... лизнет языком и повеселеет. Особенно когда хворала. Не хотела умирать... Так и говорила: «Не хочу, Хоменок, уходить. Жила бы еще. На улице красиво». Ну, ну, говори, соседка...

Катерина Ивановна, наверное, на определенное время и сама забыла про свое горе, припомнила и она жену Хоменка, с которой не сказать чтобы была в хороших отношениях, однако при встрече здоровались, а другой раз и на скамейке перед подъездом сидели вместе, на солнышке грелись, как воробушки те, про жизнь судачили. Дела соседские, конечно же. Говорить? А про что? Ага! Про внука. Про него, паршивца. А может, и Хоменку не надо знать обо всем этом? То ж — личное... Но все же знают в доме, это не скроешь, что урна с прахом мужа уже полгода стоит в крематории где-то под Минском, а забрать некому. Внук, Колька, всячески уклоняется: то ему некогда, то ему еще какая дребедень. А больше и некому съездить за урной. Дочь живет в России, далеко, обещала показаться когда-нибудь, но обещанного, как известно, три года ждут... Сына похоронила за год до смерти мужа. И надо же было ему, Николаю, давать завет, чтобы обязательно сожгли. Не побоялся. Похоронили бы, как нормальных людей, а он и здесь отличиться захотел: «Меня — через крематорий! Когда не выполнишь, Катерина, последнюю мою просьбу, я там встречу!.. Не спрячешься!.. Около входных дверей буду стоять и дожидаться!..» И поперли Николая в столицу. Растраты одни. А пользы? Приплюсовать перевозку надо, хоть здесь и военкомат немного подсобил, грешно говорить, дорогу назад да за сам крематорий оплатили. Ну, и что получилось? Лежит Николай теперь кучкой золы в железной коробке и никому не нужный. Если бы поближе был, то забрала бы и прикопала. А сама Катерина Ивановна уже не ездок в тот Минск: неблизкий свет. Надо было тогда дождаться, так не подумали — очередь была в том крематории большая, и сколько б ждать довелось — неизвестно. Сутки, двое?..

— Володька рассказывал, что ездил в село на похороны народного поэта. Известный поэт. С орденами и званиями. И ты слышала о нем не раз, даже в школе, кажется, проходили... Вот, из головы вылетела фамилия... Кажется мне, про хлеб он написал насущный. Знала такого? — Он назвал фамилию, хотя и не был уверен, что правильно, поднял глаза на женщину, та кивнула: а как же. — В Минске что-то надо было ему, а тут — похороны. Случайно на них оказался. Предложили ему или сам затесался. Его, значит, поэта того, — в гробу блестящем таком, с ручками позолоченными, белом, как игрушка, хоронили... А жена у него умерла не на полгода ли раньше, так ее также сожгли, как Николая твоего, в том самом крематории, наверное же. И вот он урну ту держал в квартире все время, и ее прямо на кладбище поставили сбоку... в гроб-то. Его не жгли... Видно, не просил?

— Я б не смогла, чтобы урна дома стояла, — печально посмотрела на Хоменка женщина. — Мужество надо иметь. Молодец поэт. У него было...

Хоменок подначил женщину, сам не понимая для чего:

— Не мужество — любовь.

— Может быть.

Про Катерину Ивановну Хоменок знал, может, даже и больше, чем она собиралась рассказать ему сама о себе. У сына болело сердце, похоронила его. Николай был подполковником в отставке, и когда умер, то она захотела похоронить его рядом с сыном, однако невестка заупрямилась: «А я куда лягу? Разогналась!..» И еще сказала, что с сегодняшнего дня свекровь ей никто, чтобы та больше никогда не напоминала о себе. «У тебя дочь есть». А что внук есть, Колька, про это ни слова.