— Она была чем-нибудь встревожена?
— Не больше, чем обычно. За ужином у нас возник спор.
— О чем?
— О внуке. Она не имела права отдавать его на усыновление. Она сказала, что это ее ребенок и она вольна поступать так, как сочтет нужным. Но Кэрол не имела права одна решать его судьбу. Если она не могла его содержать, то привезла бы к нам. Мы дали бы ему и воспитание и образование. — Она тяжело дышала. — В тот вечер Кэрол сказала мне такое, чего я никогда не забуду. Она спросила, что я подразумеваю под словом «воспитание». Не то ли, что мы дали ей? И ушла. Больше я ее никогда не видела. И отец тоже. — Она качнула головой, подтверждая то, что намеревалась сказать. — Мы дали ей воспитание. И не наша вина, что она им не воспользовалась. Неправильно обвинять во всем нас.
— Вы обвиняете друг друга, — заметил я. — Вы прямо рвете друг друга на куски.
— Давайте не будем говорить об этом. Я достаточно слышу подобных вещей от мужа.
— Я только хочу, чтобы вы обратили внимание на очевидные факты. Вам нужен какой-то незаинтересованный человек, третье лицо, для того чтобы разобраться в своих мыслях.
— И вы выбрали себя?
— Я далек от этого. Вам нужен специалист, возможно, адвокат.
— Мой муж сам адвокат. А что в этом хорошего? Я, во всяком случае, не верю в возможность такой помощи.
Она села в кресло и снова ушла в себя, с немым укором показывая мне всем своим видом, что в своих делах разберется сама.
Я предпринял еще одну попытку:
— Вы ходите в церковь?
— Естественно.
— Вы могли бы поговорить обо всех проблемах со своим духовником?
— О каких проблемах вы говорите? У меня нет никаких проблем.
Она была в таком отчаянии, что даже не хотела и думать о возможности какого-то проблеска. Видимо, она боялась, что разоблачит себя перед самой собой.
— Хорошо, позвольте мне задать вам еще несколько вопросов. Вы упомянули о чемодане, который оставила ваша дочь. Он все еще здесь, в доме?
— Наверху, в ее комнате. В нем почти ничего нет. Я даже чуть не выбросила его. Но я всегда надеюсь, что она приедет.
— Можно мне взглянуть на него?
— Да, пожалуйста.
Мы вместе поднялись наверх — миссис Браун впереди, я сзади. Она включила свет и посторонилась, чтобы пропустить меня.
Комната лишний раз доказывала, что побег дочери нанес миссис Браун очень тяжелую травму. Это была спальня старшеклассницы. Оборчатое желтое покрывало на «провинциальной» французской кровати перекликалось с желтыми оборочками на скатерти, покрывавшей стол, где радостно улыбались друг другу две куклы. Над желтым, из овечьей шерсти ковриком висел матерчатый песик, показывая мне ярко-красный язык. Небольшой книжный шкаф, выкрашенный, как и кровать, в белый цвет, был заполнен учебниками для старших классов школы и различными юношескими повестями. На стенах висели вымпелы за спортивные победы в колледже.
— Я оставила в комнате все так, как было у нее, — сказала за моей спиной миссис Браун.
— Почему?
— Не знаю. Все-таки я всегда думала, что в конце концов она вернется домой. Ну, она возвращалась несколько раз. Чемодан в гардеробе.
Гардероб был набит платьями и блузками, которые носили школьницы того поколения. Я начал подозревать, что и сама комната, и все, что ее заполняло, имело к Кэрол отношение меньшее, чем к тайным фантазиям ее матери. Как бы подслушав мои мысли, миссис Браун заговорила от двери:
— В этой комнате я проводила очень много времени. Здесь я чувствовала себя близкой к ней. Мы и в самом деле одно время были очень близки. Она тогда рассказывала все, даже о мальчиках, которым назначала свидания. Все это так напоминало мне мою собственную школьную жизнь!
— Это была хорошая жизнь?
— Не знаю. — Она покусала губы. — Полагаю, что нет. А потом она вдруг отвернулась от меня и совершенно замкнулась. Я не знаю, что произошло, но изменения были очевидны. Она стала грубой. А ведь она была такой чистой, такой милой девочкой!
Лицо миссис Браун сморщилось, и она отвернулась. Возможно, она только сейчас полностью ощутила свою потерю.
На старом чемодане из коровьей кожи стояли инициалы Роберта Брауна. Я вынес его на середину комнаты и открыл. Вдруг я вспомнил, как открывал другой чемодан Кэрол в мотеле Дака. Тот же самый привкус брошенного, застоявшийся запах старых вещей, казалось, заполнил комнату.
В нем была такая же куча одежды, только на этот раз женской: блузки, платья, нижнее белье, чулки, немного косметики и тонкая брошюра о толковании снов. В ней как закладка лежал лист бумаги с каким-то текстом, написанным от руки. Я вынул его и взглянул на подпись. Там было выведено: «Всегда твой брат Гар».