Дом колдовства

— У него не было какого-нибудь плана. В субботу вечером он попытался поднять бунт, но остальные наши — жёлторотые птенцы… Тогда он сбежал. Казалось, что он был ужасно расстроен и рассержен.

— Не был ли он эмоционально неуравновешен?

— А все мы? — Он сделал безумное лицо и постучал себя пальцем по виску.

— Это очень важно, Фред. Том слишком молод и к тому же, как ты сказал, возбужден. Его нет уже две ночи, и он мог попасть в серьезную передрягу.

— Хуже, чем эта?

— Говорил ли Том, куда собирается пойти?

Мальчик не ответил.

— Наверное, он сказал тебе кое-что.

— Нет!

Он не смог выдержать моего взгляда.

Вошел Патч и нарушил непринужденность атмосферы, царящей в комнате. Танцоры сделали вид, что они борются, комиксы исчезли, словно пачки ворованных денег. Игроки в пинг-понг спрятали шарик. Патч был мужчина средних лет, с редкими волосами и выступающей челюстью. Двубортный рыжеватого оттенка габардиновый костюм морщился на его довольно полной фигуре. Лицо тоже было в морщинах от властной улыбки, не сходившей с его маленьких чувственных губ. Пока он осматривал комнату, я заметил, что белки его глаз красноватого цвета. Он шатнул к проигрывателю и выключил его. В наступившей тишине вкрадчиво зазвучал голос Патча:

— Время ленча не для музыки, мальчики! Время музыки после обеда, с семи до семи тридцати.

Он обратился к одному из игроков в пинг-понг:

— Запомни это, Диринг. Никакой музыки днем. Назначаю тебя ответственным.

— Да, сэр.

— А не играли ли вы в пинг-понг?

— Мы только шутили, сэр.

— Где вы взяли шарик? Ведь шары заперты в моем столе.

— Да, сэр.

— Где же вы взяли тот, которым играли?

— Я не знаю, сэр. — Диринг мял в руках свою куртку — застенчивый парень с резко выступающим вперед кадыком, похожим на спрятанный шарик от пинг-понга. — Я нашел его.

— Где? В моем столе?

— Нет, сэр. Кажется, на земле.

Мистер Патч направился к нему с наигранной смиренностью. Пока он пересекал комнату, мальчики за его спиной строили рожи, толкались, размахивали руками и подпрыгивали. Один из танцоров сделал театральный жест, повалился на пол, застыв на мгновение в позе умирающего гладиатора, и затем снова вскочил на ноги.

Патч медленно заговорил, страдальчески растягивая слова:

— Ты купил его, не так ли, Диринг? Ты ведь знаешь, что правила запрещают проносить свои собственные шары для пинг-понга. Ты знаешь это, да? Ты — президент законодательной Ассамблеи Восточного корпуса, ты сам помогал составлять эти правила. Так?

— Да, сэр.

— Тогда дай мне его.

Диринг протянул Патчу шар. Тот положил его на пол — в это время мальчики изобразили, как бы они ударили его ногой под зад, — и раздавил шар подошвой, а потом отдал Дирингу.

— Прости меня, Диринг, но вынужден подчиняться правилам точно так же, как и ты. — Он повернулся к находящимся в комнате ребятам, которые мгновенно придали своим лицам выражение полной покорности, и мягко сказал: — Ну, друзья, что у нас на повестке дня?

— Я думаю, я, — сказал я, поднимаясь с кушетки, представился и спросил, не может ли он поговорить со мной наедине.

— Вероятно, — ответил он с тревожной улыбкой, словно я тоже был его преемником. — Пойдемте в мой кабинет. Диринг и Бронсон, я вас оставляю ответственными.

Кабинет представлял собой небольшую комнату без единого окна, отгороженную от общей спальни. Патч закрыл за собой дверь и, вздохнув, сел.

— Вы хотите говорить о ком-нибудь из моих мальчиков?

— О Томе Хиллмане.

Это имя произвело на него неприятное впечатление.

— Вы представитель его отца?

— Нет. Меня послал поговорить с вами доктор Спонти. Я частный детектив.

— Так… — Он состроил недовольную гримасу. — Спонти, как обычно, обвиняет меня?

— Он сказал что-то о чрезмерной горячности.

— Какая ерунда! — Патч стукнул кулаком по столу. Лицо его сначала налилось кровью, а затем стало белым. Только красноватые белки глаз сохранили свой цвет. — Спонти не опустился до того, чтобы работать здесь, с этими животными. Я, и только я, следовательно, знаю, какое физическое воздействие необходимо. Я имею дело с подростками вот уже двадцать лет.

— Возможно, вам следует уйти.

По его исказившемуся лицу я понял, что он с трудом сдерживает себя.

— О нет, я люблю эту работу, действительно люблю. Во всяком случае, это единственное, к чему я способен. Я люблю мальчиков. И они любят меня.

— Я смог это заметить.

Он не уловил иронии в моем голосе.

— Мы стали бы приятелями с Томом Хиллманом, если бы он остался.

— Почему же его нет?

— Он сбежал. Вы знаете — как? Он украл ножницы у садовника и разрезал ширму на окне в спальне.

— Когда точно это произошло?

— В субботу ночью, где-то между одиннадцатью часами — когда я ложусь — и утренним подъемом.

— А что произошло до этого?