Дом Клодины

Анриетта Буассон замуж не выйдет, нечего и рассчитывать. Она несёт впереди себя круглый животик семи месяцев, который не мешает ей ни мыть плиточный пол в кухне, ни развешивать бельё на верёвке и на бересклетовой изгороди. В наших краях не принято играть свадьбу с таким животом. Госпожа Помье и госпожа Леже уж сколько раз внушали маме: «Не понимаю, как вы можете терпеть в доме, где такая взрослая девочка, как ваша, прислугу, которая… прислугу, у которой…»

Но мама решительно заявляла, что скорее позволит «показывать на себя пальцем», чем выставит за дверь мать с ребёнком.

Значит, Анриетта Буассон замуж не выйдет. А вот наша горничная Адриенна Сетманс, хорошенькая, живая, уже с месяц что-то много поёт. Например, когда шьёт. У горла она прикалывает брошь – камень под лучистый колчедан в обрамлении банта из сатина с кружевом, в чёрные волосы втыкает гребень с бисером, а проходя перед зеркалом, всякий раз одёргивает блузку из виши,[32] облегающую её грудь, затянутую в корсет. Подобные приметы меня, опытную в таких делах, не обманывают. В свои тринадцать с половиной лет я знаю, что такое горничная, у которой завёлся ухажёр. Так выйдет Адриенна Сетманс замуж или нет? Вот в чём вопрос.

Сетмансы – четверо дочерей, трое сыновей, их двоюродные братья и сёстры – живут в доме под живописной соломенной крышей, что стоит на обочине дороги.

Ох и погуляем! Узнав о свадьбе, мама с неделю будет жаловаться, ворчать по поводу моих «подозрительных знакомств» и «дурных манер», станет угрожать тем, что отправится туда вместе со мной, а затем всё же по своей природной нелюдимости и из-за усталости откажется от своего намерения.

Я не упускаю Адриенну Сетманс из виду. Она поёт, то и дело откладывает работу, выбегает на улицу и громко ненатурально смеётся.

Вокруг неё витает аромат духов, которыми торгует у нас парикмахер Момон; он напоминает запах изо рта при больных миндалинах или сладковатый запах испарений конской мочи на дорогах…

– Адриенна, от вас пахнет пачулями![33] – изрекает мама, понятия не имеющая, что это такое.

Наконец я застаю в кухне черноволосого парня в белой соломенной шляпе: он молча сидит, прислонившись к стене; по всему чувствуется, что он пришёл сюда с каким-то добрым намерением. Я ликую, а мама мрачнеет.

– Кем её заменить? – спрашивает она за ужином у отца.

Интересно, заметил ли отец, что Адриенна Сетманс пришла в своё время на смену Мари Барден?

– Мы приглашены, – добавляет мама. – Естественно, я не пойду. Адриенна попросила, чтобы Малышка была подружкой невесты… Так некстати.

«Малышка» вскакивает и разражается заранее приготовленной тирадой.

– Мама, я поеду с Жюли Давид и дочками Фолле. Пойми, в этом случае тебе не о чем беспокоиться, мы отправимся – и туда и обратно – все вместе в повозке госпожи Фолле, она сказала, что позволит дочерям танцевать только до десяти вечера…

Я краснею и умолкаю на полуслове, так как мама, вместо того чтобы жаловаться, окатывает меня полным насмешки презрением.

– Мне тоже было тринадцать с половиной лет. Не утруждай себя понапрасну. Просто скажи: «Обожаю бывать на свадьбах прислуги».

Белое платье с пурпурным поясом, золотисто-коричневые туфли – слишком мелкие, надо бы поглубже, – белые чулки, тёплая волна распущенных волос – двое суток пришлось терпеть папильотки, от которых болели корни волос, – всё было подготовлено заранее.

Пора свадеб в деревнях, прекрасная погода, жара. Венчание не затянулось, сынок Фолле шёл со мной в паре и держал меня за руку, ну а после… на что ему сдалась дама тринадцати лет?.. Госпожа Фолле сама управляет повозкой, в которую набились все мы с нашим смехом: я, четыре дочки Фолле, одинаковые в своих голубых нарядах, и Жюли Давид в розово-лиловом платье из ангорской шерсти. Повозки подпрыгивали на дороге, близилась минута, которую я люблю больше всего…

Откуда у меня пристрастие к деревенским свадебным застольям? Кто из предков, при том что мои родители умеренны в еде, наградил меня неким религиозным отношением к соте из кролика, бараньей ножке с чесноком, икре с красным вином, подаваемым в стенах какого-нибудь амбара или гумна, задрапированных небелёной тканью, в которую воткнута красная июньская роза? Мне только тринадцать лет, но меню, обычное для этих растягивающихся на часы пиров, меня не пугает. По всему столу расставлены стеклянные вазы для фруктов с кусковым сахаром: каждому ясно – если при перемене блюд пососать кусочек сахара, обмоченный в вине, развязывается язык и возобновляется аппетит. Буйу и Лаббе, местные достопримечательности, деревенские Гаргантюа,[34] на свадьбе у Сетмансов, как и на всех других свадьбах, штурмуют горы пищи и питья. Лаббе с помощью ведра, что впору лишь для дойки коров, предаётся возлияниям, Буйу подносят баранью ногу, от которой вскоре остаются лишь косточки.