Дом Кёко

Бар был переполнен. Тамико выходила на работу по настроению, редко, поэтому пользовалась огромной популярностью. Расчёт простой: если она будет появляться ежедневно, то скоро надоест посетителям. А так она оставалась для них загадкой, и таинственные любовные романы все связывали с её именем. Глупых посетителей восхищало её простодушие. Она отличалась от женщин, летом непременно сообщавших: «Я поехала в Каруидзаву». Без кокетства говорила непристойности, поэтому её принимали за аристократку.

Кёко нравилось в духоте помещения наблюдать за Тамико, которая не мошенничала, но всё равно надувала посетителей. Нравилось смотреть на это под плывущий грохот музыки и табачный дым. В чарующем голосе Тамико было что-то особенное. Он не льстил, а просто сопровождал звуками глубокое дыхание. Голос произносил несуразные ответы, в него никогда не вкладывали душу, так что он не наводил скуку.

Кёко всегда садилась у стойки. Ей нравилась роль циничной женщины, любительницы баров. Мужчины в таких местах привлекали её редко, тогда как они обязательно останавливали на ней взгляд. Некоторые через официанта предлагали вместе выпить. Она всегда холодно и категорично отказывалась. Не столько из гордости, сколько из удовольствия уязвить их. Но, направляясь в бар, она, чтобы её не спутали с другими, надевала самый элегантный костюм и, если позволял сезон, обязательно накидывала меха.

Сегодняшняя толпа в баре явно только что получила жалованье. Наконец, освободившись от подноса, подошла Тамико. Они перекинулись парой фраз, и Тамико упорхнула. Снова подошла. И опять сразу же исчезла. Кёко постепенно теряла терпение.

Кёко пила фраппе с мятным ликёром. Повторила уже две порции. Равнодушно отвечала молодому бармену, который осторожно заговаривал с ней. Рассердилась, решив, что в глазах бармена выглядит как брошенная женщина.

— Какой он из себя, тот мужчина?

— Так… — Тамико задумалась. В памяти у неё ничего не задерживалось, ухватить взглядом внешность она не умела, и, чтобы примерно описать недавно виденного сыщика, ушло немало времени. — Ну, худой. Дурацкая манера говорить…

Тут её позвали, и она опять убежала. Кёко была абсолютно трезва.

Осмотрела одну за другой винные бутылки, выстроившиеся на полках. Лиловатая жидкость — ликёр в бутылке в форме Эйфелевой башни. Ром — на этикетке картинка с танцующими в тени тропического дерева чернокожими мужчинами и женщинами. Кёко искала глазами бутылки из Нью-Йорка. В такое время Сэйитиро следовало быть рядом.

Кёко догадалась, кто нанял частного сыщика. Муж, с которым она рассталась. Она не хотела его вернуть, но, с другой стороны, чувствовала, что не сможет дальше вести привычную жизнь. Временами Кёко, приукрашивая события, думала, что ещё один период времени подошёл к концу. Тот, который не должен кончаться. В школьные годы такое чувство возникало у неё в конце каникул. Нельзя обрывать хороший отдых. Иначе обязательно остаётся привкус чего-то незавершённого.

Опять наступают серьёзные времена. Очень серьёзное время отличников, время ботаников. Опять полное единение с миром. Возрождение ценности ненужных вещей: человека, любви, желания, идеалов. Последовательное обращение в другую веру. И самое мучительное — полное отрицание руин, которые они так любили. Не просто руин, видимых глазу, но даже невидимых!

Кёко, гоняя кубики льда, увидела, что зелёный ликёр ниткой пролился на внешнюю сторону стакана. Напиток до середины наполнял коротко обрезанные соломинки из восковой бумаги и, как при уколе, стекал каплями. Но зелень пролитого ликёра слилась с чёрным, как смоль, покрытием стойки.

«Я шутила, как это делает скучающий мужчина, — подумала Кёко. — Цеплялась за некие абстрактные шутки. Женщине не следует так поступать. Но кажется, с тех пор как рассталась с мужем, я только так и поступаю. И всё же я всегда была довольна».

Несколько компаний разом отправились на выход. Тамико наконец-то освободилась и вернулась к Кёко.

— Скорее дай мне… Скорее дай мне зеркальце! — попросила она.

Кёко достала из сумочки пудреницу, открыла крышку и передала её Тамико. Та поднесла пудреницу к глазам и слегка прихватила пальцами с красными ногтями правое веко.

— Нормально, а то мне казалось, что, когда я опускаю веки, там что-то липнет. Будто клеем намазано. Вдруг так сразу почувствовала. Вроде ничего особенного. Просто не выспалась.

И Тамико принялась с жаром пересказывать только что услышанную от посетителя историю о привидениях осенней ночью на Гиндзе. Там около трёх часов ночи почти никто не ходит. Это дьявольский час, на улице всё смолкает, даже кошек нет. И в это время по ярко освещённой улице без расписания едет трамвай с единственным пассажиром — седой старухой.

Кёко хотела вернуться к разговору о частном сыщике, но сначала потребовала отдать пудреницу. Она прекрасно знала, как спокойно Тамико присваивает чужое.

— Так что он спрашивал?

— Про мужчин, часто ли бывают.

— Надеюсь, ты глупостей не наговорила.

— Только правду. У госпожи Кёко много друзей-мужчин, но чтобы дела сердечные — этого она не любит, потому никаких скандалов.