Дом Кёко

«Может быть, лучше, чтобы смерть получила меня на пике наслаждения? Как спящего ребёнка, которого перенесли из люльки в кроватку. А может, в предсмертных муках что-то подтолкнёт меня открыть глаза, и я увижу заурядное событие».

Кёко остановилась рядом, слегка тронула Осаму за локоть:

— О чём ты всё думаешь? Прости, что не уделяю тебе внимания.

Осаму показалось, что она заметила шрамы, и он поспешно отдёрнул руку.

— Пойдём на веранду. Не сиди в такой жаре.

Кёко привела Осаму в уголок веранды подальше от света и повернулась спиной к веселящимся гостям. Прислонилась к перилам лестницы, ведущей в сад: оттуда сквозь листву в сумерках сияли фонари на станции Синаномати. В нос Осаму ударил крепкий аромат духов от сиреневого платья Кёко, смешанный с запахом скошенной днём травы.

— Гости все незнакомые.

— Да. Я беру членский взнос.

Этот отчасти легкомысленный ответ удивил Осаму.

— В таком случае я тоже должен заплатить.

— Нет. Ты — не они. Гости, которых я хочу видеть, совсем другое дело. Сегодняшних посетителей, если не брать с них членский взнос, мне не вытерпеть.

Кёко говорила тихо, и это многое объясняло. Раньше она никогда не понижала голос в собственном доме. Кёко уже не столь богата, как раньше, понял Осаму, и в безвыходном положении.

— Извини, что пришёл.

— Ну что ты такое говоришь! Тётки, с которыми я тебя познакомила, очень тобой заинтересовались. Подозревают, что между нами что-то есть. Ты не притворяешься?

Кёко продела обнажённую руку под локоть Осаму. Рука у неё была очень холодной, словно кожа мёртвого животного.

— Твою холодную руку хорошо бы, как подушку, положить под голову.

— Да, продолжай в том же духе.

Кёко не отнимала руки, опущенное лицо тонуло в тени разросшейся за перилами зелени. Чтобы вдоволь наговориться наедине, пришлось принять такую позу, которая заставила бы гостей не мешать им.

— О чём ты хотел рассказать? — спросила Кёко с присущим ей любопытством.

Слабый свет далёкой лампы очертил белевший в темноте красивый профиль. Длинные ресницы опущенных глаз отбрасывали тени на щёки. В воспоминаниях Кёко о ещё неизведанных наслаждениях ожила незаметно проникшая в душу печаль. Она остро почувствовала, что испытывает женщина, которая из-за любви к этому юноше проводит дни в бесплодных страданиях.

— Что за разговор? Срочно нужно посоветоваться?

— Нет. — Осаму запнулся. — Я, может быть, скоро решусь на самоубийство влюблённых.

Кёко хотела уточнить, уж не с той ли, пока незнакомой ей безобразной ростовщицей, но передумала. Привычно кивнув, она предположила:

— Вот как! Значит, ты серьёзно влюблён?!

— Влюблён, и что? — Осаму привычно скривил губы. — Как ни объясняй, тебе не понять. По правде говоря, это не самоубийство, не убийство, не смерть по сговору влюблённых, а просто некий способ умереть.

Кёко не беспокоилась. За свою жизнь она выслушала множество молодых людей, рассуждавших о желании умереть, но никому не поверила. Ни один из них не умер.

— Ты мне не веришь, — с улыбкой, не пытаясь убедить, сказал Осаму. — Ты думаешь, что тут нужны осознанность, решимость, сомнения, сожаление, сложные обстоятельства, романтическая любовь, как для банального самоубийства влюблённых. И ты прекрасно знаешь, что всё это не по мне. Я не рождён осознавать или решаться на что-то. Моя смерть похожа на сложное скольжение с детской горки. Нет, не так. Чтобы съехать с горки, надо на неё подняться. Здесь же нет необходимости прилагать усилия. Чуть подвигать руками на грани мечты и реальности, в шутку, в спектакле пустить настоящую кровь… Не понимаешь? Например, я играю в спектакле, граница между театром и реальностью исчезает, и я, не выходя из роли, бессознательно встречаю настоящую смерть. Нет черты, разделяющей две смерти. Когда я это замечаю, я уже мёртв.

— А кто это сделает? — наобум спросила Кёко. Необычное красноречие Осаму потрясло её.

— Кто… Я и женщина. Сделаю это я или сделает это женщина, не важно. По большому счёту, стоит меня легонько хлопнуть по плечу, и я упаду в объятия смерти. Эта почти незаметная, тонкая, как облатка, грань — театр и реальность. Для меня нет особой разницы, жить или умереть. Благодаря этому я наконец-то без раздумий и усилий, здоровый, как говорят люди, с прекрасным телом, понял, что существую в этом мире.

Его речь превратилась в неразборчивый шёпот. Осаму ясно видел себя этой летней ночью в углу веранды, вдали от света, в темноте, инкрустированной огоньками станции, на фоне благоуханной листвы. Юноша с лицом поэта и израненным телом тореадора — здесь он точно существует. Может, завтра он без сопротивления встретит кровавую героическую смерть. Он смешает примитивные удобрения, на которых вырос прекрасный цветок, со слишком расхваленными современными удобрениями и создаст прозрачную, сияющую легенду о самом себе. И никакой фантастический вымысел не сможет более коснуться его бытия.

Кёко не разделяла пылкость Осаму. Их разговор казался ей несерьёзным. Однако она не стала ругать его за легкомыслие.