Дом Эрейбу

– Башни так высоки, что кажутся неотъемлемой частью небес, будто глазурью покрытых, – проворчал он, пятерней откидывая со лба непокорную прядь волос. – Вот он, мир, созданный человеком.

– Нет, друг мой, – возразил Нарам-нинуб. – Эйя построил мир из плоти Тиамат.

– А я утверждаю, что люди сотворили Шумер! – воскликнул Пиррас, которому вино затуманило взор. – Они создали эту скучную равнинную страну, такую сытую и благополучную. Усыпали долину городами, изрезали каналами и облили лазоревой муравой. Вот я родился в стране, созданной богами, клянусь Имиром! Там, где высятся величественные голубые горы с искрящимися на солнце снежными пиками; между ними длинными тенями – тучные зеленые долы; шумя и пенясь, стремительно несутся с обрывистых склонов водные потоки, и о чем-то поет в листве высоких деревьев бродяга ветер...

– Пиррас, я тоже частенько вспоминаю свою родину, – откликнулся семит. – Ночью, под луной, пустыня бела до жути и холодна, днем же преображается в раскаленную серо-бурую бесконечность. Но весь фокус в том, что лишь в кишащих народом городах можно достичь богатства и вкусить наслаждений, только в этих ульях из бронзы и камня, глазури и золота, шелков и человечьей плоти можно почувствовать себя настоящим творением богов.

Пиррас хотел возразить, но тут его внимание привлек оглушительный вой – по улице приближалась процессия, утопающая в море цветов; над ней высились украшенные резьбой носилки. Замыкала шествие цепочка молодых женщин в изорванных одеждах, со спутавшимися, запорошенными пылью волосами; они били себя в обнаженные груди и стенами:

– Айлану! Таммуз умер!

Толпы на улице подхватили крик. Носилки проследовали мимо, раскачиваясь на плечах носильщиков; в огромной куче живых цветов можно было разглядеть яркие нарисованные глаза на лике каменного истукана. От криков и причитаний осталось лишь гулкое эхо, наконец и оно растаяло вдали.

Пиррас пожал могучими плечами.

– А скоро они будут прыгать, плясать и вопить “Да здравствует Адонис!”, и женщины, которые нынче так горько рыдают, начнут в экзальтации отдаваться мужчинам прямо на улицах... Сколько же здесь богов, демон подери?!

Нарам-нинуб указал на титанический зиккурат Энлиля – точно воплощенная греза безумного бога, он господствовал над всеми остальными храмами и дворцами.

– Видишь вон те семь ярусов? Самый нижний – черный, следующий – красная эмаль, далее – синий, оранжевый и желтый; шестая ступень отделана серебром, седьмая, что так полыхает на солнце, – чистым золотом. Каждый ярус символизирует божественное начало: солнце, луну и пять планет, которые Энлиль и его помощники избрали своими небесными символами. Энлиль – самый великий из всех богов, а Ниппур – его любимый, избранный город.

– Энлиль более велик, чем Ану? – задумчиво спросил Пиррас, вспоминая храм в огне и умирающего жреца, его рот, распяленный немым воплем.

– Которая из опор треноги величайшая? – вопросом на вопрос ответствовал семит.

Пиррас вдруг с проклятием отскочил в сторону, на солнце сверкнул его меч, молниеносно выхваченный из ножен. Прямо у его ног, раскачиваясь, стояла на хвосте змея; точно красная молния из тучи, выстреливал из ее пасти раздвоенный язык.

– Что случилось, дружище? – Нарам-нинуб и другие вельможи в изумлении взирали на него.

– Что?.. – Пиррас выругался. – Да неужто вы не замечаете гада под собственным носом? Отойдите в сторону, сейчас я освобожу землю от ядовитой твари...

Он осекся, в глубине зрачков родилась тень сомнения.

– Ее уже нет, – недоумевающе промолвил варвар.

– Я ничего не видел, – сказал Нарам-нинуб, а остальные закивали, переглядываясь удивленно и в то же время понимающе.

Аргайв провел рукой по глазам, тряхнул головой.

– Может, это из-за вина, – сказал он, – но только миг назад на этом самом месте была здоровенная гадюка, клянусь сердцем Имира. Должно быть, я и в самом деле проклят...

При этих словах спутники шарахнулись от него, как от заразного больного.

В душе аргайва Пирраса всегда жило неизъяснимое беспокойство, оно бередило его сны и не позволяло оставаться подолгу на одном месте, влекло в дальние странствия. Оно увело юношу от голубых гор, где жил его народ, на юг, в примыкающие к морю плодородные долины, где поселились трудолюбивые микенцы; потом заставило перебраться на остров Крит, в выстроенную из грубо обработанного камня и привозного леса столицу, знаменитую своим торжищем. Там шел бесконечный обмен товарами между смуглокожими местными рыбаками, ремесленниками и купцами, чьи суда приходили из Египта.