Дом духов

В течение последующих лет дом превращался в руины. Никто не занимался садом, его поливкой и очисткой, пока не стало казаться, будто его поглотило забвение, птицы и сорная трава. Этот геометрически правильный парк, который приказал разбить Труэба, подражая французским дворцовым садам, и та очаровательная его часть с буйной растительностью и беспорядком, где царила Клара, роскошь цветов и хаос филодендронов, – все постепенно засыхало, гнило, гибло. Слепые статуи и певучие фонтаны покрылись сухими листьями, птичьим пометом и мхом. Беседки, поломанные и грязные, служили убежищем всякому зверью и свалкой мусора для соседей. Парк превратился в заросли кустарников и деревьев, словно в давно заброшенном селении, где едва ли можно было пройти, не прорубив себе дорогу с помощью мачете. Виноградник, который всегда подстригали, придавая ему барочные формы, точно сгорбился, придя в отчаяние, на нем появились улитки и следы болезни. В залах мало-помалу оторвались от крюков занавеси и повисли, будто нижние юбки старухи, выцветшие и пыльные. Стулья и кресла, на которых, играя, прыгала Альба, превратились в трупы с торчащими пружинами, а роскошный гобелен в гостиной утратил тихую невозмутимость буколической сценки в Версале и стал мишенью для дротиков Николаса и его племянницы. Кухня покрылась жиром и копотью, всюду стояли пустые банки, валялись кипы газет, уже не лилось потоками кипяченое молоко, не готовились ароматные блюда прошлых лет. Обитатели дома довольствовались горохом и рисом, запивая их простым молоком, потому что никто не осмеливался сражаться со злыми кухарками, покрытыми бородавками, которые по очереди воцарялись на кухне среди почерневших, нечищеных кастрюль. Землетрясения, шумное хлопанье дверями и трость Эстебана вызвали трещины в стенах, а жалюзи соскочили с петель, и никто не подумал вернуть их на место. Начали течь краны, лопались трубы, стала биться кровельная черепица, а от сырости появились потеки на обоях. Только комната Клары, затянутая синим шелком, казалась прежней. Там осталась мебель красного дерева, два белых хлопчатобумажных платья, пустая клетка канарейки, корзинка с неоконченным вязаньем, магические колоды карт, стол о трех ножках и груда тетрадей, в которых Клара описывала жизнь в течение пятидесяти лет и которые много времени спустя, в тишине опустевшего дома и молчании мертвых и без вести пропавших, я привела в порядок и внимательно прочитала, чтобы рассказать эту историю.

Хайме и Николас потеряли всякий интерес к семье и не испытывали жалости к отцу, который в своем одиночестве напрасно пытался завязать с ними дружбу, заполнившую бы пустоту их прежних дурных отношений.

Они жили в этом доме, потому что у них не было более подходящего места для сна и еды, но обитали в нем как равнодушные тени, не замечая перемен и упадка. Хайме занимался своим делом с призванием апостола и с той же настойчивостью, с какой его отец вызывал из небытия Лас-Трес-Мариас и умножал состояние. Все силы Хайме отдавал больнице, бесплатно помогая бедным в свободные часы.

– Вы – неисправимый растратчик, сын, – вздыхал Труэба. – В вас нет здравого смысла. Вы еще не поняли, что такое жизнь, и ставите на иллюзорные ценности, которых просто не существует.

– Помогать бедным – это реальная ценность, отец.

– Нет. Благотворительность, как и социализм, – это изобретение слабых, чтобы покорить и использовать сильных.

– Я не верю в вашу теорию о сильных и слабых, – отвечал Хайме.

– В природе всегда было так. Мы живем в джунглях.

– Да, потому что те, кто устанавливает законы, думают как вы, но не всегда будет так.

– Всегда будет так, потому что мы – победители. Мы умеем вертеться в этом мире и пользоваться властью. Послушайтесь меня, сын, одумайтесь и оборудуйте свою частную клинику, я помогу вам. Только порвите с социалистическими заблуждениями! – безрезультатно призывал Хайме Эстебан Труэба.

* * *