Дом дервиша

Призыв к молитве звучит с четырех минаретов мечети Сюлеймание, когда Айше Эркоч входит в южные ворота. Айше всегда испытывала ужас перед азаном.[110] Дело не в суровой красоте человеческого голоса, пусть даже записанного на пленку и усиленного с помощью аппаратуры, как принято в наши упадочные времена, и не в перекличке множества перекрывающих друг друга призывов из разных концов города. Азан приводит ее в ужас, поскольку в нем нет к ней уважения. Азан говорит, что это не ее город и не ее время. Город принадлежит Всевышнему, время тоже, и время Всевышнего — это абсолют. Все твои перемещения, все твои дела строятся относительно этих пяти столпов. Пять раз на дню ты должен отложить то, что ты делаешь, и обратиться к Аллаху. Айше боится азана, поскольку для нее это звук атавизма. Он отрицает перемены и надежду на перемены. Он говорит, что все деяния рук человеческих временны, а все надежды на прогресс тщетны. Все, что надо, здесь. Это идеальный путь. Приди и молись. Айше боится азана, поскольку он гласит, что Истамбул, Обитель Счастья, Царь Городов, — это город мужчин. Азан сообщает, что ей, Айше Эркоч, тут ловить нечего.

— Надеюсь, вы не сочтете за наглость, если я скажу, — говорит Барчин Яйла, — но я заметил, как одна и та же машина трижды проезжала мимо, пока мы шли сюда от Кючюкаясофьи.

— Какая машина?

— Боюсь, я не слишком разбираюсь в машинах. Серебряная. «Шкода»? Есть такая марка? — У дверей во двор он сообщает: — Пройдите, пожалуйста, в женскую галерею.

Айше готова капнуть его кислоту себе в глаза. Пока Барчин Яйла молится с мужчинами в роскошном молельном зале, высота которого в два раза превышает ширину, Айше изучает местность. Семьи пришли на пикник в прохладной тени деревьев, покрывала расстелены на траве, матери очищают вареные вкрутую яйца, отцы наливают чай из термосов. Листья шуршат при малейшем дуновении ветра. Айше видела раньше Сюлеймание с примыкающими к ней по обе стороны медресе и кюллие,[111] поскольку на купол и минареты выходили окна ее научного руководителя в университете, но сегодня она впервые видит все это живьем. Но не глазами верующего, поскольку история Барчина Яйлы показала, что глаза верующего слепы, а глазами архитектора, дизайнера, художника. В порядке куполов от большего к меньшему чувствуются математические ритмы и гармонии. Пролеты арок, расположение окон и опор под куполом, высота столбов и количество балконов на минаретах, геометрия квадратов, шести- и восьмиугольников. Это место — не камень, а музыка. Она провела бы годы, десятки лет в поисках спрятанных знаков в этих великолепных каменных хорах и созвучиях.

Сумерки сгущаются под деревьями и в проемах ворот, когда Айше проходит на кладбище, где расположены усыпальницы Османской династии. Ей слышатся летучие мыши. Айше трижды обходит могилу Роксоланы. Она изучает в сумерках резьбу, ощупью бредет по траве, разглядывает могильные камни, трогает резные узоры на колоннах, пинает носком туфли туда-сюда камешки. Ничего. Она могла бы потерять даром год, приходя сюда каждый день в любую погоду. Как она могла подумать, что отыщет ключ с первого взгляда, словно пуля полетит к назначенному месту, которое засияет среди всего этого архитектурного величия огромного комплекса мечети только для нее и ни для кого больше? Но ответ сокрыт здесь, в этом она уверена. Когда она идет обратно, чтобы встретиться с Барчином, один за другим зажигаются прожекторы, отбрасывая неестественный и неуместный свет на купол и минареты. Угловатые тени могут быть куфическими буквами, скрытыми в архитектуре, могут быть контрфорсами или даже птицами. Семьи пакуют остатки снеди и одеяла, пытаются найти, куда выкинуть пустые пластиковые бутылки.

Она находит Барчина сидящим на ступеньках у ворот, рядом с ним стоит рюкзак. Он светится. Его лицо сияет, глаза горят, кожа упруга. Айше видела такой свет на миниатюрах, изображающих Двенадцать имамов и святых, и на прикрытом завесой лице самого пророка. Айше интересно, а вдруг то, что она считала невинностью и наивностью, на самом деле святость.

— У нас есть дело, — говорит Айше.

— Радостное дело, — отзывается Барчин, и Айше понимает, что он с радостью принимает идею о годах поисков, плитка за плиткой, надпись за надписью, карниз за карнизом, ниша за нишей, и тщательный обыск величайшего из творений Синана протяженностью в десятилетия, это священная обязанность, буква может быть вырезана в каждом камне, на каждой плитке. К тому моменту, как ты найдешь ее, ты уже поймешь, насколько неважна сама находка. Урок суфизма.

Любители пикников и вечерних прогулок поодиночке и парами устремляются к воротам, выходящим на проспект Сидик Сами Омар, который во времена Синана назывался улицей Наркоманов, не только потому, что тут можно было купить наркотики, но и потому, что здесь располагалась больница, которая из сострадания лечила опиумных курильщиков.

— Начнем завтра, — предлагает Айше. — Идете или останетесь до ятси?[112]

— Я вернусь в свою мечеть на последнюю молитву, — отвечает Яйла.