Дом блужданий, или Дар божественной смерти

- Вы знаете, какие. Расскажите мне лучше поподробнее о себе, над чем вы сейчас работаете?

- В основном над собой, стараюсь, как Фауст повыгоднее продать душу.

- Неправда, всё вы интересничаете, а на самом деле вы - честный, чистый, благородный. Ваши стихи гораздо откровеннее вашей риторики.

- Ну, стихи всегда лучше автора, ведь они обычно продиктованы тоской по идеалу.

- Да нет в них никакой тоски, вы такой веселый, вот и шуточки-то у вас бесконечные.

- Нахлобучил шут очки, сразу сузились зрачки. Ничего без очков не вижу, вы меня, Вера, явно за другого приняли.

- Не надо, Михаил. А то я обижусь и уйду. Прошлый раз вы были совсем другим.

- Вот я и твержу вам, что вы принимаете меня за другого.

- Ничуть. Мне интересны вы такой, какой на самом деле. А вы же постоянно притворяетесь сегодня и нарочито кривляетесь, чтобы не показаться смешным. Дескать, смейтесь, только не над тем, что дорого. Подсовываете обманку, наверное, вам так действительно удобнее.

- Вера, вы такая умная, что и меня, дурака, образуете. Но вот, кстати, мы и пришли.

И мы просочились сначала сквозь полуоткрытую чугунную калитку, потом через тамбур Домжура, разделись в подвальчике и, не поднимаясь в ресторан, несколько часов просидели в полупустом баре, попивая шампанское и кофе, закусывая жареным подсоленным арахисом и всевозможными бутербродами. Я даже удержался от водки, хотя так и подмывало заказать популярную здесь "отвертку" (смесь водки с апельсиновым соком). Разговор таки пошел в желанном для Веры направлении, и я неожиданно рассказал ей о том, что никогда не видел своего родного отца, что всегда считал отцом совершенно чужого по крови человека, обижался на него за мелочные придирки и нежелание считаться с моими интересами, в первую очередь с тягой к искусству.

Потом я проводил её до дому. Вера жила совершенно на другом, противоположном от меня конце Москвы, причем по той же ветке метро. Потом я больше часа добирался домой, приехал за полночь. Маша смотрела телевизор. Увидев меня, она выключила его и, не говоря ни слова, ушла в спальню. Потом выразительно и по-прежнему молча выбросила одеяло и подушку на диван в большой комнате, затем демонстративно захлопнула дверь, прижав её для верности сложенной вчетверо газетой.

Заснул я, не раздеваясь, и спал превосходно, без дурацких сновидений, только почему-то болела правая нога, очевидно натруженная тесным зимним ботинком. И ещё отчего-то мерзли пальцы рук.

XIII

Мы творим наших героев и наших богов по своему образу и подобию. Константин Вагинов хотел предстать в 20-е годы ХХ - го века новым Филостратом, только вот где ему было взять нового героя для своего Евангелия? Ведь Филострат, написав по заказу Юлии Домны "Жизнь Аполлония Тианского", имел перед глазами чудный образец, исполненный неподдельного величия. Пусть потом идеальный герой не совпадал со своим прототипом в мелких подробностях, важно совпадение генеральной идеи.

Действительно каждое поколение наделяет своих подлинных или воображаемых героев своими же лучшими качествами, а также одновременно своими слабостями и недостатками. Причем люди восхищаются героями, как правило, тем больше, чем вернее воспроизводится их собственное убожество.

Герои - суть двурукие и двуногие формулы истории. Жертвоприношение краеугольный камень и/или центр любого символизма. Обряд и молитва процессы высвобождения духовной энергии. Мне ли, внуку уральской ведуньи, не знать сие доподлинно. Сколько раз я ребенком наблюдал, как она чертит своим заскорузлым ногтем узловатого пальца по древесному сучку, а потом по больному органу, чуть ли не мгновенно добиваясь исцеления. Или же шепчет-наговаривает слова молитв и заговоров над стаканом с водой, чтобы целительная информация могла быть передана нуждающемуся в ней. Недаром "речь" и "река" - однокоренные слова.

Живым словом определяется действие, определяется предел действия и как бы указывается само направление его. Слово и есть подлинная сила и/или оно содержит в себе ту скрытую энергию, которая и дает силу действия. Жрец/писатель есть всегда творение богов, через него они действуют, и от него же они родились, так же как весь мир образовался от него и стал благодаря нему только ведом.

Ночная пыль припудрила виски, лоб и веки. Я предаюсь глупейшим размышлениям, например, единица пространства, деленная на единицу времени есть скорость; а что же может обозначать производное той же пары, только полученное не в результате деления, а умножения одной единицы на другую?

Нет ответа. Позвонил многомудрому Калькевичу, кайфующему от скоропалительной публикации в журнале романа, созданного его многолетним прилежанием. Но и он не ответил, лишь рассмеялся, добродушно констатируя мою молодость. Не телом, так духом. Что ж, когда я ему твердил о том же несколько лет тому назад, он почему-то не соглашался. Может, сейчас на самом деле решил, что я спятил и впал в детство?