Дом без ключа. Книга 2

«Букет цветов из Ниццы... » — насвистывает Жак-Анри, ловя себя на том, что ему грустно — так грустно, что хоть плачь.

Терять и уезжать всегда тяжело. Это неверно, что где живешь, там и дом. Так не бывает. Из Москвы уезжал, знал, что иначе нельзя, совершенно необходимо, а все одно — было тяжко. Еле оторвался от вагонного окна, до самой границы слонялся по коридорчику, не находя покоя... Париж не родина, но город, где навсегда остались Жаклин и Жюль и товарищи, которых нет теперь... И у кошки должен быть дом! Даже у кошки... Жак-Анри теребит букетик и думает, что будет тосковать по разноцветным Большим Бульварам, по аллеям Венсена с плохо убранной прелой листвой, набережным у Острова, пахнущим рыбой и керосином, домам под черепицей, углам, тумбам с чугунными шляпками на этих углах — по всему тому, что оказалось так прочно и болезненно связанным с памятью и сердцем...

Жак-Анри сворачивает с рю дез Архив на рю Пастурей. В кабачке, на первом полуподвальном окне, белеет бумажка: «Распродажа: 5 франков за литр». Можно входить. Не оглядываясь, Жак-Анри ступает под своды подворотни и, задевая рединготом за битые ящики, по кирпичным ступеням спускается к фанерной двери, ведущей в задние комнаты кабачка.

Хозяин открывает на троекратный стук.

— О-ля-ля! И, конечно, пешком? Сумасшедший!

Жак-Анри смущенно стряхивает с костюма пыль.

— Ничего...

— А твоя нога?

— Ей легче в тепле. Он здесь?

— Пьет вино в моей комнате.

— Спасибо тебе за все. Если что...

— Какие могут быть разговоры, дружище! Мы с Жерменом любим тебя, и ты должен это знать!.. Я пришлю вам наверх бутылочку шатонефа... Он поживет у меня?

— Договоримся.

— Можешь рассчитывать,— говорит хозяин и вздыхает.— Думаешь, весело сидеть и ждать, сложив руки на пузе? Вам с Жерменом хорошо!

Он вытирает руки о фартук и, толстый, громадный, бочком втискивается в чулан, а Жак-Анри по узенькой железной лестничке поднимается наверх. Удивительно, как это хозяин ухитряется по ней пролезать — при его комплекции лестницу надо бы расширить по крайней мере вдвое. Жак-Анри бросает на перила редингот и осторожно, чтобы не помять цветы, стучит в низкую дверь.

— Войдите!

Чертовски знакомый голос... Эта мысль мелькает в голове Жака-Анри и тут же сливается с радостью — такой сильной и полной, какой он давно не испытывал.

— Вальтер!..

— Старина!

Ширвиндт — пенсне, седые височки — первым со всего размаха хлопает Жака-Анри по плечу. Они стоят друг против друга, молчат, и только пенсне Ширвиндта трясется.

— Ты не знал?

— Откуда? Центр ничего не сообщил.

— Черт!.. О чем мы?.. Как ты, дружище?

— Может быть, сядем?

— Да, да. конечно...

...Сидеть в обществе друга и пить старое, тягучее и очень сладкое вино — о таком можно только мечтать. Цветной сон наяву! Жак-Анри наполняет рюмки.

— Есть правда на свете!

— Еще бы! Вдвоем мы развернемся. Ведь так?

Жак-Анри льет вино через край.

— Я должен уехать... Плохой из меня хозяин, да?

Вальтер отставляет рюмку. Жак-Анри видит в стеклах его пенсне себя — маленького и карикатурно нелепого.

— Так,— говорит Ширвиндт.— Дома сейчас хорошо.

— Да,— говорит Жак-Анри.

— На Красную площадь зайди.

— Да,— говорит Жак-Анри.— Тут у тебя славные ребята, особенно Техник и Жермен. Он недавно вернулся в группу из маки. Можешь с ними подписаться на все.

— Кто на связи?

— Будут двое. На самый крайний случай рассчитывай на этот кабачок.

— Кто меня встречал?

— Техник. Он кое в чем заменил Жюля.

— А... Так ты сходи на Красную площадь,— повторяет Вальтер.— К Мавзолею сходи.

— Конечно, старина. Ты почему не пьешь?

Жак-Анри, стараясь сделать это незаметно, смотрит на ручные часы. Скоро идти — гораздо скорее, чем хотелось бы. До вечера надо найти подходящий чемодан — не новый, но хороший — и запастись сувенирами, без которых ни один уважающий себя немец не возвратится в обожаемый фатерланд.

— На Варшавской площади есть сад,— говорит Жак-Анри.— Запоминай: третья скамейка от входа, в нише у ограды. На спинке вырезано «любовь» — весна, понимаешь... У урны два дна. Вечером там мало народа, одни влюбленные, заберешь пакетик от мятных лепешек.

— Надо проявлять?

— Да, как всегда. Там адреса и асе такое прочее. Что тебя смущает?

— Копаться в урне...

— Извини... Копаться не надо, она сдвигается по оси. И не носи здесь пенсне — парижане любят злословить!

— По паспорту я из белогвардейцев. Как твой канал с Максом? Не подведет?

Очень деловой разговор, такой сухой, что хочется рюмку разбить, крикнуть, встряхнуть друга, сказать: разве это наша с тобой вина, что только увиделись — и расстаемся? И не домой я еду...

Жак-Анри медленно цедит густое, обволакивающее язык вино. Оно слишком приторное — шатонеф из личных запасов хозяина.

— Кстати, о Максе. Он хорошо осведомлен. Ты уверен а нем, Вальтер?

— Сейчас да. Но то, что он мне рассказал о себе, похоже на Шахразаду. И вдобавок он связан со швейцарской разведкой. Лусто памятник ему должен поставить за информацию о «Танненбауме» — Макс больше сделал для швейцарского нейтралитета, чем все военные атташе Конфедерации!.. Я вижу, ты спешишь?

— Несколько минут найдутся.