Дом без ключа

— Я позвоню в среду.

Французский язык говорящего неприятно правилен. В нем нет беглой небрежности, отличающей речь настоящего француза от школьных оборотов иностранца. Жаклин вспоминает о человеке, который должен вызвать сеньора Переза, и ждет продолжения, но в трубке уже звучат сигналы отбоя.

В полдень Жаклин идет обедать. На углу за ней увязывается шпик и тянется хвостом, пока она не входит в кафе. Жаклин нисколько не встревожена. Шпиков на парижских улицах столько, что скоро горожане растворятся среди них, как капли масла в супе. Политический и уголовный отделы полиции конкурируют с немецкими контрразведками, и частенько их сотрудники приклеиваются к людям просто так, на всякий случай. В каждом французе призывного возраста им чудится террорист, а в девушках — связные франтиреров. По ночам все чаще патрули находят офицеров и солдат с перерезанными глотками, а стены домов приходится перекрашивать, уничтожая лозунги, выписанные деголлевцами… Случается, что шпики, пристроившись к прохожим, удивительнейшим образом выходят на верный след; Жаклин так и не может понять, что именно здесь приходит им на помощь — интуиция или удача? Или решающим оказывается то обстоятельство, что большая часть молодежи действительно так или иначе связана с подпольем и выполняет задания маки или эмиссаров Лондона?.. Проводив Жаклин до кафе, шпик, не очень-то и скрываясь, ныряет в телефонную будку. Жаклин заказывает обед. Если бы полицейский заподозрил что-нибудь серьезное, он давным-давно остановил бы ее и проверил документы. Сейчас он скорее всего звонит в комиссариат и пытается навести справку по картотеке описаний. Ее портрета там нет. Точнее, там отсутствует словесная характеристика ее «нового лица», совсем не похожего на старое… Жаклин ест луковый суп и размышляет о тех юношах и девушках, которые именуют себя «солдатами Свободной Франции». Подростки, почти дети, они оказались втянутыми в войну и ведут ее наравне со взрослыми. «Бедные ребята, — думает Жаклин о них. — Дай бог вам не попасть в гестапо и уцелеть!» Об опасностях, угрожающих ей самой, Жаклин не вспоминает. Для нее риск — состояние привычное, с которым она сжилась и свыклась. Ничего особенного…

Жаклин, выходит на улицу и осматривается. Шпика нет и в помине. За кем он потопал сейчас? Дай ему бог сломать себе ногу!

Телефоны в конторе надрываются.

— Господин Легран будет в среду…

— Будет в среду…

— В среду…

И опять:

— Господин Легран отдыхает! Что прикажете передать?

Ровно в четыре приходит рассыльный из отеля «Пиккарди». Жаклин отдает ему два письма и открытку с марками, на которых изображен зеленый баобаб. Кому предназначены письма и как рассыльный доставит их по назначению, Жак-Анри не говорил. Не то, что он не доверяет Жаклин, но так уж заведено в «Эпок» — каждый делает свое. Вряд ли и мальчуган — вылитый Гаврош! — догадывается об осведомленности Жаклин. Наверное, считает ее размалеванной дурой, не посвященной в подлинное значение писем и открытки. Жаклин протягивает ему двадцать су и выпроваживает из конторы, отказав в просьбе ссудить сигареткой.

— Рано куришь, малыш!

— Подумаешь! — морщит нос «Гаврош». — Копишь деньги на чулки?

Жаклин шлепает его по заду, и парнишка вылетает в коридор. Рука у Жаклин тяжелая, недаром отец ее за долгую жизнь вспахал и засеял тысячи акров земли в Бретони. Земля была чужой, и Жаклин, помогая отцу, как и он, мечтала о собственном маленьком клочке.

Телефон звонит опять.

— Приемная господина Леграна?

— Да. Здесь — секретарь месье Леграна.

— Передайте ему, что в Дьемме холодно и сплошные осадки.

— Неужели? А у нас были сведения, что там тепло.

В трубке пауза. Потом мужской голос, торопясь, доканчивает:

— Интересующий Леграна вопрос удалось разрешить. Тот человек уехал на восток и живет теперь в Синельникове. Вы поняли меня? В Синельникове. Это на Украине.

— Да, — говорит Жаклин.

Она уже настолько в курсе дела, что может догадаться, что «тот человек», по всей видимости, какой-нибудь генерал вермахта, а штаб его дислоцируется в Синельникове.

— Я передам, — говорит она.

— Скажете, что звонил Шарль.

Такие вещи записывать нельзя. Жаклин повторяет про себя сообщение несколько раз, утрамбовывая его в памяти. Жак-Анри, вернувшись среду, будет доволен ею. Все идет хорошо, и она старается изо всех сил, чтобы дело, порученное ей, делалось как надо. Она готова совершить что угодно, чтобы фашистам скорее свернули шеи. И не только во Франции! Вся Европа живет мечтой об этом дне, и Жаклин, думая о нем, немножко — самую капельку! — позволяет себе погордиться тем, что принимает участие в самой справедливой из войн — войне за освобождение.

7. Март, 1943. Париж, Булонский лес