Дом без хозяина

…На крыше можно загорать; темные очки, шезлонг. А под вечер – на пляж. Хорошо! Словно сон наяву. Замечтавшись, она бессильно опустила руку с кистью. Внезапно погас свет. В подвале стало темно. Только над головой, на застекленных люках блестели два ярких солнечных блика, словно круглые прозрачно-золотистые плафоны, привинченные к потолку. Внизу все было погружено в серую мглу, все расплывалось в неясных тенях. Кондитер стоял у выключателя, прямо под солнечным лучом, игравшим на стекле люка. Серый брезентовый нагрудник, серое лицо с блестящими, как зеленые светлячки, глазами. Зеленые светлячки медленно приближаются к ней, они уже совсем близко.

– Зажги свет! – сказала она.

Он подошел к ней вплотную. Она видела теперь его опухшее, несвежее лицо и худые сильные ноги.

– Зажги свет, – повторила она, – за мной сынишка должен зайти сегодня.

Он не двинулся с места.

– Я перееду к тебе, – сказала она, – но сейчас зажги свет.

– Я только поцелую тебя, – сказал он умоляющим голосом, – счастье мое, милые руки мои… только один поцелуй…

И кондитер, склонив голову, снова забормотал свои непонятные стихи, какие-то обрывки слов, искаженная до неузнаваемости песнь любви.

– Только поцеловать тебя, только раз…

– Ладно, но не сегодня, – сказала она, – зажги свет.

– Сегодня вечером, – робко попросил он.

– Хорошо, – устало сказала она, – теперь зажги свет.

Он метнулся к выключателю. Снова вспыхнул свет. Солнечные пятна на потолке потускнели. Серые и черные тени дрогнули, из мглы выплыли знакомые краски – заалели вишни на блюде, на полке блеснули густой желтизной лимоны.

– Значит, договорились, – сегодня вечером в девять в кафе на поплавке.

…Пароходы на реке, светящиеся гирляндами разноцветных фонариков. С берега доносится пение, смех, звуки банджо; ватаги парней и девушек заполнили парк на набережной. Знакомые мелодии Гарри Лайма звучат в зеленоватом полумраке аллей. Мороженое в высоких серебряных бокалах, прямо со льда, с вишнями и сбитыми сливками.

– Хорошо, – сказала она, – я буду там в девять.

– Милая ты моя!

Они снова принялись за работу. Кондитер резал песочные коржи ромбиками, она рисовала на них шоколадные картинки, гирлянды фонариков, деревья, столики под навесом, бокалы с мороженым.

…Наверху даже ванная есть! Чистая, облицованная розовым кафелем. Горелка сделана по-новому – запальник горит постоянно, спичек не надо. Зимой там всегда тепло. А зубы… тринадцать новехоньких белоснежных зубов.

…Вишневый торт был готов. Она принялась украшать ананасный праздничный торт, заказанный ко дню рождения какого-то Гуго Андермана. Кондитер протянул ей шприц с кремом, наклонился и поцеловал ее руку у локтя… Она оттолкнула его, укоризненно покачав головой, и стала осторожно выводить на торте кремом цифру «50», увитую лаврами и гирляндами цветов. Сверху в рамке из вишен появилась белоснежная надпись – Гуго, – а по краям торта – цветочный орнамент. На песочном тесте чередовались яркие цветы: роза – тюльпан – ромашка – роза – тюльпан.

– Прелестно! – воскликнул кондитер.

Он отнес готовый торт наверх в магазин. Она слышала, как он, смеясь, говорил что-то жене. Потом звякнула кассовая машина, и амазонка сказала: «Побольше неси таких – их просто из рук рвут». Кондитер вернулся, улыбаясь, стал нарезать ромбами коржи и подвигать их ей. Сверху из кондитерской доносился неясный гул, звонки и время от времени слышался голос амазонки, громко, нараспев говорившей покупателям «до свидания».

Лязгнула чугунная калитка, послышался голосок маленькой Вильмы, радостно кричавшей: «Сахар! Сахар!»

Она бросила кисть и выбежала в полутемные сени. Там стояли мешки с мукой, коробки для тортов, ручная тележка. Подхватив девочку на руки, она расцеловала ее, положила ей в ротик марципановую конфетку. Но Вильма вырвалась из рук, подбежала к кондитеру и закричала: «Папа!» Никогда она еще не называла его так. Кондитер поднял девочку, поцеловал ее и стал кружиться с нею по пекарне.

А в квадрате дверей появилось бледное хорошенькое личико Генриха, нахмуренное и серьезное. Но вот он нерешительно улыбнулся и сразу стал похож на отца: улыбающийся ефрейтор, улыбающийся унтер-офицер, улыбающийся фельдфебель.

– Что же ты плачешь? – спросил кондитер, подошедший сзади с горой печенья в руках.

– Я плачу… ты не понимаешь? – сквозь слезы промолвила она.

Он покорно кивнул, подошел к мальчику и, взяв его за руку, притянул к себе.

– Теперь все будет по-другому! – сказал он.

– Не знаю, может быть, – отозвалась она.

17

Нелла остановилась у входа в летний бассейн. Двери были заперты. Она взглянула на черную грифельную доску, на которой мелом записывали температуру воды: последняя запись была трехдневной давности: 12.IX – 15o.