Дом Аниты

Позволю себе отметить, что Вы никогда не стали бы Госпожой Джуди Стоун, если бы Вас не выпестовала Анита. В этой выродившейся пустыне дело Аниты — наше дело — остается единственной путеводной звездой.

Я мечтаю о невозможном и от всей души, как добрая еврейская домохозяйка, говорю Вам: Джуди, поскорее возвращайтесь! Наше опрятное Учреждение блестит чистотой. Ваше жилище дожидается Вас, благоухая кнедликами и куриным супом.

Еще раз прошу меня простить за дурацкую привязанность к Вам как предмету Искусства. Корыстолюбие, конечно, сыграло роль, но отнюдь не главную. Проявите же великодушие и не судите строго женщину, фанатично преданную Искусству!

Я собиралась установить Вашу статую на земле наших праотцев. Только представьте, как красиво смотрелся бы Объект Джуди в иерусалимском Скульптурном саду Билли Роуза!{201} Наши предки кланялись в эту сторону с незапамятных времен — вообразите, как Вас экспонируют у врат нашего вечного города!

Я думаю о Вас, и мне хочется плакать. Я чувствую себя не только Вашей сестрой, но и матерью. Вы — одна из моей дочерей, Джуди. От всей души желаю Вам огромных успехов в вашей иудейской авантюре и уверена, что Вы самоотверженно и беззаветно продолжаете культурно совершенствовать наш народ.

Искренне Ваша,

Ханна Поланитцер

Послесловие. Не забыть позвонить моей Любе

Два сна

27 февраля 1982 года

Как обычно, я занимаю несколько разных квартир, в том числе одну или несколько в самом Париже. Надолго я нигде не останавливаюсь, а в некоторых квартирах не бываю вовсе.

Что самое непостижимое, моя родная мать живет по соседству с одной из квартир, где я изредка бываю, — в Кайзервальде, Межапарксе под Ригой{202}. Квартира расположена в конце мощеной автострады длиной в несколько миль, которую здесь называют «шоссе». По этой дороге мне приходится брести ночью, взвалив на себя узлы, тяжелые сувениры и рассыпающиеся рукописи.

Квартира, которую я занимаю, — всего в нескольких кварталах от Кишозера, где я впервые увидел утопленника. Купальщики пытались его откачать, но безуспешно: он погиб. Это озеро в двух шагах от элегантной каменной виллы в пастельных тонах, где живет Люба, моя любимая.

У меня была назначена встреча с моей редакторшей, которая пытается улучшить мою неполную книгу воспоминаний «Дом Аниты». Я принес с собой все свои рукописи в тяжелом узле. Идти пришлось долго — все бумаги перепутались.

Отчего-то я не попадаю на встречу со своим редактором-Анитой. Со своей раздрызганной ношей вновь добираюсь до дома; моя неоплаченная съемная квартира расположена в подвале.

Я спускаюсь туда по изогнутой лестнице. Дочь хозяина-латыша спускается и поднимается по домашним надобностям, абсолютно не считаясь с моим присутствием. Как будто в подвале никто не живет. Впрочем, хозяин не спрашивал меня об оплате уже несколько месяцев. Сам я тоже не предлагал ему заплатить.

Возможно, они больше не признают во мне жильца. Наверное, считают каким-то неуловимым призраком, я то появляюсь, то исчезаю — вроде тех, что бывали в годы войны. Так что я — совершенно традиционная, общепризнанная ходячая ошибка природы.

Пытаюсь собрать все свои рукописи и сувениры, но они распакованы по разным картонным коробкам и папкам с неточными или противоречивыми пометками. Навести порядок я не в силах.

У меня в комнате — наша бывшая служанка, дебелая Броня, и христианская девушка — дочка хозяина, которая одевает, дрессирует и наряжает Броню скаковой лошадью. Деревенская баба всерьез собирается выставить себя на продажу на скотном рынке и всячески рекламировать свой товар.

На Броне искусно завитой и уложенный парик платиновой блондинки, волосы — в милю длиной… или, может, это ее обычные волосы вдруг стали роскошными? Она сильно накрашена темными тенями и шелковистой пудрой и похожа на бурлескную хабалку в роли роковой женщины. Наша босоногая кухарка преобразилась. Смахивает на сексуальную кошечку из американского журнала — точнее (раз уж она дородная полька), на сексуальную телку.

Я даже как будто ревную. Конечно, я понимаю, что наши с ней отношения — примитивный подростковый роман, но расцветающему шестнадцатилетнему парню было неприятно оказаться на моем месте в плане секса. Так что я опять ее упускаю — сам виноват, я ею пренебрег и упускаю этот сочный гойский запретный плод дразнящей женственности, который трещит по швам, стараясь выгоднее себя продать.

Впрочем, я пришел в Кайзервальд вовсе не за сексапильной Броней.

Пока дочка хозяина связывает, растягивает и четвертует Броню, чтобы сервировать ее для кого-то другого, я сижу за кухонным столом со своим полуфабрикатом из супермаркета.

В упаковке птичка — какая-то дичь. У нее туловище человечка и цыплячьи крылья. Надо ее выпотрошить, но я не могу себя заставить. Я не прочь съесть курицу за этим столом, но брезгую: слишком уж она напоминает младенца. Меня самого.

К тому же нет подходящего ножа — лишь инструмент, похожий на стамеску. Он тупой, без ручки, и за металл не ухватишься.