В предисловии ко второму изданию нью-йоркская писательница и домина Теренс Селлерс, убежденная в том, что садомазохизм можно практиковать в терапевтических целях и использовавшая эту практику в контексте нью-эйджа, пишет о генезисе современной садомазохистской эстетики, где салон и бордель перемешан с Третьим рейхом.
Читатели «Аниты» зададутся вопросом: был ли Лурье либертином? Нет. Играл ли он в это? Однозначно.
Порнография соседствует с Холокостом в порядке метафоры, оценочного и метафизического двойника. Боль и наслаждение, смерть и «маленькая смерть» (оргазм), смерть и секс, порнография и политика, садизм и политика — брачные пары.
Если Клоссовски привязывает маркиза де Сада к Французской революции, то в своем предисловии Теренс Селлерс объявляет Бориса Лурье новым де Садом, порожденным фашизмом.
Итак, что предшествует уродливому браку порнографии и Холокоста?
Идеология всегда встречается с телом. В случае Лурье она пересекается с телом в точке, которую Фуко в своей книге «Надзирать и наказывать» называет «политическая анатомия».
На сей раз это экстремальная политическая анатомия фашизма.
Утопическая реальность концлагеря, напоминающая идеальное платоновское государство с его бесчеловечным порядком, является тайным государством внутри государства — наивысшее выражение власти. Человек становится объектом, сырьем, средством, рабочим инструментом, используется, аннулируется и перерабатывается.
Борис Лурье предвосхитил то, о чем спустя много лет написал Джорджо Агамбен в
Но как вообще писать о Холокосте? Как писать о войне? Как писать о насилии? Все репортажи о войнах одинаковы — перед ними наше сознание капитулирует и закрывается. В художественном произведении у нас есть «возможности», и по прочтении его текста Б. Лурье сполна вознаграждает нас рефлексией.
Лурье понимал себя как радикального политического художника и писателя. Известно, что он был в восторге от фильмов Алехандро Ходоровского (об этом он пишет в одном из писем), в «Доме Аниты» он цитирует Мисиму, он дружил с художниками из группы
На это время, на шестидесятые и семидесятые приходится «Эпоха Экскрементов» в современном искусстве. Это очевидная реакция на то, что пережил мир между 1939-м и 1945-м. На Мусорной выставке 1964 года Сэм Гудман из группы No!art выставляет «Говняные скульптуры». В 1961-м итальянец Пьеро Мандзони производит 90 банок с консервированным «Дерьмом художника». Другие члены группы, — писатель Элмер Л. Клайн, писатель и художник Иссер Ароновичи, искусствовед Дори Аштон, — все так или иначе касаются этой темы. Не будем забывать, что как раз на это время приходится расцвет движения
Разумеется, «Дом Аниты» — не единственное художественное произведение, посвященное тандему фашизма и садомазохизма. В этом ряду — «Раскрашенная птица» Ежи Косинского, «Дом кукол» К. Цетника, «Толстая тетрадь» Аготы Кристоф, «Ночной портье» Лилианы Кавани. Горы голых мертвых тел из концлагерей, запечатленных на фотографиях и в хронике, визуально похожи на оргию. Многие, вспоминая свое первое впечатление об этих снимках, говорят об эротическом вуайеризме.
Замкнутый круг: танатос и эрос. Но это превосходит теорию: мы имеем дело с голыми фактами убийства, его документации, переосмысления, с попыткой переварить чудовищную информацию. Перед нами неразрешимость собственного бессилия: факт обессмысливает любую попытку рационального восприятия.