Дом ангелов

Не успев улечься рядом, она бесцеремонно засунула руку в его штаны. Ледяные пальцы пробирались все дальше, неловко тянули за волоски. Она цепко ухватила его член, прежде чем он успел что-либо понять: вспышка вожделения на краю могилы. Он вздрогнул, вскрикнул, не раздумывая, схватил подушку и крепко прижал ее к лицу похотливого Мафусаила. Это успокоило бабулю: она еще подергалась, пытаясь вытащить пальцы из его штанов и оцарапать его другой рукой. Но куда ей было против него. Он тотчас уснул. Наутро, найдя ее бездыханной, он ничего не вспомнил. На все эти годы он вычеркнул из памяти тот всплеск похоти.

У него загудело в ушах, дыхания не хватало. Лица Фредо, Марии Каллас и многих других всплыли в его памяти: он наконец все понял. Ему представилось, как благодетельница человечества вершит по ночам свою страшную жатву, бежит от одного опустившегося к другому, дарует избавление, позволяя себе глоток спиртного перед каждым «делом». Скольких же она так уничтожила? И она хотела привлечь его! Он преисполнился гордости.

Сопротивляться он и не пытался.

Изольда свое дело знала.

Даже ниткой она легко задушила бы его. Подхватив под мышки, она протащила его несколько метров — обмякшие ноги стучали по камню, — и столкнула в ледяную воду, пахнувшую гнилью. Не было ни всплеска, ни брызг. Абсурдное, сложное название болезни, присутствующей в Сене, — лептоспироз, бацилла, содержащаяся в крысиной моче и поражающая мозг и сердце, — всплыло в его памяти. Ему нравилось это труднопроизносимое слово, и он долго перекатывал его во рту. Все было хорошо. Он пошел ко дну, думая:

— Я люблю вас, я вас люблю…

Все это заняло едва ли тридцать секунд.

Черная Вдова застегнула пояс, надела наушники и, удалившись мелкой рысью, растаяла в ночи.

Благодарности

В основе этого романа лежит случай, произошедший в моей молодости на площади Контрескарп в Париже. Мы пили с друзьями, как вдруг к нам подошел клошар, требуя подаяния. Он был настойчив, стучал кулаком по столу; один из нас, ярый маоист, вскочил и толкнул его, назвав «слугой капитала, предателем рабочего класса». Пьяный бродяга рухнул мешком, ничего не поняв. Он завозился, не в состоянии подняться, беспомощно дрыгая ногами. В конце концов он уполз на четвереньках, к великому нашему стыду. Две вещи я запомнил из этого эпизода: хрупкость попрошайки — свалить его было легко, как соломинку, — и сногсшибательный аргумент агрессора — что он-де пособник буржуазии. По отношению к клошару сочувствие всегда недалеко от насилия, милосердие от ненависти. Мы не прощаем тому, кто, унижаясь, тем самым унижает нас, хуже того, тянет в грязь. Губя себя, он вызывает в нас некий священный ужас, ибо тонка грань между обыденной жизнью и падением. Он воплощает притягательность бездны.

Я возвращаюсь здесь, под другим углом, к теме, уже поднятой в 1985-м в «Парии», романе, действие которого происходит в Индии. Там рассказывается, в числе прочих, история американского агронома, который сходит с ума и, не дождавшись искоренения бедности благодаря аграрной революции, решает давить попрошаек по ночам машиной или душить. После выхода книги в Калькутте началась эпидемия убийств, идентичных тем, которые я описал. Корреспондент «Монд» в Индии в своей статье недвусмысленно усмотрел связь с романом, хотя на самом деле причинно-следственной связи не было. Книга не переводилась ни на английский, ни на индийский языки. Один или несколько неизвестных забили до смерти камнями или палками десятки лежащих на улице. Убийц так и не нашли, преступления прекратились так же необъяснимо, как и начались.

Я хочу поблагодарить Франсуа Бенга, основателя Приюта в Пантене, и Жан-Пьера Виньо, генерального директора, за их помощь и советы. Благодарю также доктора Доминика Виаллара, человека, неравнодушного к положению бездомных, которого я сопровождал однажды на «обходе». Еще мне хотелось бы вспомнить Деде, ныне покойного, нищего с улицы Монторгей, которого я нашел однажды спящим на коврике под моей дверью, забавного человечка с выразительной мимикой, рассказавшего мне свою непростую жизнь.