Дом

— Мистер Перлман ждет вас, — вежливо сказала она и, отступив на шаг, пропустила Сару, закрыв за ней дверь.

Они пользовались черным входом и лестницей, по которой было удобнее добираться до чердака. Парадным входом не пользовались долгие годы. Он был заперт на ключ и закрыт на задвижку. Свет в главной части дома никогда не включали. В доме долгие годы светились только окна мансарды. Еду готовили на том же этаже в маленькой кухне, которая когда-то служила буфетной. Главная кухня, ставшая теперь историческим экспонатом, располагалась в цокольном этаже. В ней имелись шкафы с ледяным охлаждением и отделения для мяса. В прежние дни приезжал специальный поставщик и привозил огромные глыбы льда. Кухонная плита представляла собой реликвию 20-х годов, и Стенли не пользовался ею по крайней мере с 40-х годов. Эта кухня была рассчитана на целый штат поваров и слуг, которыми управляли бы экономка и дворецкий. Это не имело ничего общего с образом жизни Стенли. Долгие годы он приходил домой, захватив по дороге сандвичи или готовую еду в каком-нибудь незатейливом ресторанчике. Дом для него был местом, где он спал на спартанской латунной кровати, принимал душ и брился по утрам, а потом отправлялся в свой офис в деловой части города, чтобы делать деньги. Он редко возвращался домой раньше десяти часов вечера. А иногда приходил не раньше полуночи. Торопиться домой ему было незачем.

Сара, держа в руке кейс, медленно поднималась по лестнице следом за сиделкой. На лестнице всегда было темно, потому что освещалась она минимальным количеством тусклых ламп без абажуров. В давно прошедшие дни величия дома этой лестницей пользовались слуги. Ступени лестницы были сделаны из металла и покрыты вытоптанной до голых нитей старой ковровой дорожкой. На каждом этаже двери, выходящие на лестничную площадку, оставались закрытыми, и Сара увидела дневной свет только тогда, когда поднялась на самый верхний этаж. Комната Стенли находилась в конце длинного коридора, и большую часть ее площади занимала больничная койка. Чтобы кровать уместилась, узкий одностворчатый шкаф пришлось выставить в коридор. Возле койки стояли только сломанное старое кресло и маленький прикроватный столик. Когда Сара вошла в комнату, Стенли открыл глаза и увидел ее. Она заметила, что у него замедленная реакция, и встревожилась, но потом у него заулыбались сначала глаза, а следом за ними и губы. Стенли выглядел очень усталым, и Сара вдруг испугалась, что он на сей раз окажется прав. Сегодня, как никогда прежде, он выглядел на все свои девяносто восемь лет.

— Привет, Сара, — тихо сказал он, любуясь ее молодостью и красотой. Для него тридцать восемь лет казались детским возрастом. Он смеялся, когда Сара говорила ему, что чувствует себя старой. — По-прежнему слишком много работаешь? — спросил Стенли.

Сара подошла к кровати и остановилась рядом с ним. Когда он видел ее, это всегда восстанавливало его силы. Она была для него как воздух и свет или как весенний дождь для цветочной клумбы.

— А как же! — улыбнулась Сара.

Стенли взял ее за руку. Ему нравилось прикасаться к ее коже, чувствовать ее тепло.

— Разве я не говорил тебе, что этого делать не следует? Ты слишком много работаешь. И когда-нибудь кончишь тем же, чем я. Жизнью в одиночестве на чердаке в компании надоедливых сиделок.

Он действительно не раз говорил, что ей следует выйти замуж и завести детей. Стенли сердито отчитал Сару, когда она сказала, что не хочет делать ни того ни другого. Сам он сожалел лишь о том, что не завел детей, и частенько убеждал ее не повторять его ошибок. Акционерные сертификаты, облигации, торговые центры и нефтяные скважины не заменят детей. Он сам слишком поздно это понял. Теперь единственной радостью и утешением в его жизни была Сара. Он любил добавлять дополнительные распоряжения к завещанию и делал это часто. Это давало ему повод увидеться с ней.

— Как вы себя чувствуете? — поинтересовалась Сара, словно была не поверенным в делах, а его близкой родственницей. Она тревожилась о нем и частенько находила предлоги, чтобы послать ему книги и статьи, касающиеся главным образом новых законов о налогообложении или других вопросов, которые, по ее мнению, могли его заинтересовать. Он обязательно присылал ей потом написанные от руки замечания и благодарил. Голова у него работала четко, как всегда.

— Я устал, — честно признался Стенли, продолжая сжимать слабыми пальцами ее руку. — В моем возрасте нечего ждать, что будешь чувствовать себя лучше. Мое тело давно уже умерло. Остался лишь мой мозг.

И мозг этот оставался таким же ясным, каким был всегда. Но Сара заметила, что глаза его потускнели. Обычно в них все еще был огонек, но сейчас что-то изменилось. Ей всегда хотелось найти какую-то возможность вывести его на воздух, однако, если не считать поездок в машине «скорой помощи» в больницу, он уже много лет не выходил из дома. Мансарда дома на Скотт-стрит стала обиталищем, в котором он был обречен закончить свои дни.